Ларец - Елена Чудинова

— Вон оно как, мы видались на дороге, где вас заснежило! — вспомнил Сирин. — Вы француз. И мальчики были там же, теперь я вспомнил наверное.

— Мы чуть было не повстречались в Омске, — хмуро добавил Роскоф. — Ненамного разминулись.

— В Омске? — Сирин, наклонившийся было вновь к кровоточащей ноге, поднял лицо. — Вот этого не припомню.

— Вы весьма поспешали. Даже сменялись с кем-то лошадью. Сей путник опасен, княжна. Как бы доставить его в Крепость? Вы сильно поранены, сударь?

— Идти я могу, ведите, куда почтете нужным, — с непонятным выраженьем ответил Сирин.

— Далеко, — Роскоф задумался. — Вот что, сударь, залезайте-ко позади меня. Сия тамплиеровская символика, Вам, должно быть, не вовсе незнакома. Думаю, Вы довольно благоразумны, чтобы удержаться от попыток побегу. Девицы поскачут вокруг нас с собаками.

— Девицы? — Сирин прежде, чем поднять свой мешок, кинул еще взгляд на Нелли и Катю. — Вот уж вправду я попал в страну чудес.

— Лезьте! — поторопил Роскоф, протягивая руку. Сирин, опершись на стремя, ухватился за нее.

Обратно ехали медленнее, жалея лошадь Филиппа. Других сысковых отрядов по дороге не встретилось, верно, были слишком далеко от выстрелов Арины.

Странным показалось Нелли лицо пленника, когда, миновав оградительные валуны, они въехали в Белую Крепость. В нем было изумление пробудившегося ото сна, который обнаружил вдруг, что помнившиеся ему диковины наяву не исчезли.

— Савелий! Ермил! — окликнула Арина сторожевых, и без того поспешавших вниз.

— Неужто вправду лазутчик?

— Куда ж его покуда?

— Да в поруб, куда прежде ордынцев саживали, — определился широкобородый Ермил.

— Там, я чаю, трухляво, сколько уж лет не пользовались, — усомнилась Арина. — Ну да глядите сами. Ты бы, Савельюшка, послал мальчишек пострелять в лесу, что поймали уже. А я к нему лекарку Василису тем временем отправлю.

— Спасибо за твою доброту, дева-греза, — Сирин поклонился, покорно следуя по улице меж стражами. С лица его не сходило изумление, и он все вертел головою по сторонам.

— Эк он колечка-то испугался! — самодовольно шепнула Катя на ухо Нелли. — А вить я и сама не знаю, чего в нем такого.

— Расспрошу я одного из здешних, так и будем толком знать, — ответила Нелли, вспомнив о фон Зайнице.

Однако ж поговорить с последним в тот же день не удалось. Слишком большое оживленье воцарилось в Крепости, мужчины, возвращавшиеся по двое и по трое, толковали меж собою.

— Отчего все так озаботились? — спросила Нелли Арину уже в горницах.

— Как ты думаешь, многих лазутчиков до него ловили? — вопросом ответила та.

— Откуда мне знать, — Нелли пожала плечами. — Верно, мало, раз такая суматоха.

— Ни одного.

— А поглядеть со стороны, вы уж не одну сотню лет их ловите, — удивилась Нелли.

— Не одну сотню лет ждем, — поправила княжна невесело. — Вот и дождались теперь. Пойми, столько дел мы в России творим, что поздно иль рано кто-нибудь должен был на след натолкнуться. И скорей всего, худые людишки по нему пустятся. Так оно и вышло. Допросят лазутчика, потом большой совет держать станут. Больно близко к нам города придвинулись, не пришлось бы сниматься с насиженных мест. А там снова с дикими воевать, куда ни кинь, все неладно.

— Крепость же Катунь защищает! — При мысли о том, что таежная обитель может опустеть, сердце Нелли сжалось.

— Где город вырос да дороги легли, там уж мост перекинуть не трудность. Ладно, рано покуда горевать. Малый-то назад не вернется и ничего не расскажет.

— Его убьют? — спросила Нелли тихо. Веселого студента, что с песнею орудовал тогда лопатою, было жалко. Впрочем, он вить и сам убивец.

— Зачем убьют? — Княжна недобро усмехнулась.

— Затем, что пленник всегда может сбежать, хоть бы и через десять лет! А сторожить? Зачем такое бремя?

— Не вчера эту загадку разгадывали, — ответила княжна туманно. — А убивать нам не пристало, хоть иной раз и покажется, что было б оно пощадливее.

Фон Зайница Нелли нашла на другое утро в вифлиофике. На сей раз там было пусто, зато узкие деревянные улицы противу обыкновения оказались людны. Словно все сговорились забросить дела и не ходить в тайгу, подумала Нелли, пробираясь меж столами и полками волюмов. Человека три на расспросы послали ее сюда, однако ж не ошиблись ли?

Илья Сергеич сидел близ портрета царевича Георгия, углубленный, казалось, в разлохмаченную рукопись, кою читал… нет! Перед ним стояла открыта пузатая стеклянная чернильница, а по столешнице разбросаны были перья. Одно из них застыло в руке безо всякого движения, отчего Нелли и не поняла сразу, чем он занят. Даже не подняв головы на постук шагов, Зайниц вглядывался в чистый еще лист, словно наблюдая в его белизне тайное движение мыслей и событий.

— Извините ль Вы, коли я отвлеку Вас, сударь? — спросила Нелли, усаживаясь за узкий стол напротив Зайница.

— Мадемуазель Сабурова, — Зайниц улыбнулся. — Вы не можете меня отвлечь, ибо Ваши вопросы и мое занятие совпадают. Давешние события послужили мне предостереженьем поторопиться излить на бумагу события давних лет, кои я начал было описывать, но по сю пору не закончил. О, милое дитя, да простительно мне будет так называть Вас, когда б Вы знали, сколько портретов многоликого Зла сосредоточено здесь на полках, под сим добрым портретом! Займет место средь них и моя повесть, тем паче что Рыльский ничего уж не напишет! Я — нерадивый свидетель, увы! Но быть может, интерес Ваш меня подстегнет.

— Прервались мы на том, как Игнотус все менял обличье, — Нелли, подперевши подбородок кулаком, внимательно уставилась на Зайница. — А свой лик Зла я тож повидала.

— Коли б я того не понял, разве стал бы рассказывать? — Пальцы Зайница расщипывали белое перо. — Меж тем достигли мы Воронежа, но словно бы чего-то там ожидали, сидя без толку на постоялом дворе. Тут уж Игнотус, теперь конопатый горбун со светлою косицей, меняться перестал, чтоб не вызывать подозрений у содержателей. Нрав его сделался раздражен, словно бы от разлития желчи. Даже обыкновенная теплота испарилась из его глаз, и сделалось вдруг заметно, что они малы. И маленькие эти глазки сверлами впивались в ужинавших путников, но ни на ком не задерживались надолго. Вьюноши по младости робкие, мы норовили побыстрей закончить с трапезою, дабы не ощущать неудовольствия нашего подопечного. Неожиданно он засмеялся. «Что-то вы приуныли, друзья мои! — воскликнул он, хотя упрек следовало бы оборотить вспять. — Прочь от нас все, что несет отпечаток меланхолии! Долой эту немецкую напыщенность, погруженную в „увы“! Будем скакать и плясать! Хозяин, подать вина получше, какое только сыщется!» Принесли рейнвейн. Надобно тут признаться в странном моем недостатке, причинявшем мне в юности немало конфузу. Есть недуг под названьем сенная лихорадка, приключающийся от самых различных причин. На некоторых нападает она в пору весеннего цветения, некоторым тяжек запах собачьей либо кошачьей шерсти. Мне же, к смеху знакомцев, не показан виноград и все из него изготовленное, особливо вино. Стоит мне сделать глоток-другой, как нос мой печальным образом краснеет и распухает, а из глаз прыщут слезы. К тому ж начинается и мучительный кашель. Зная о сем изъяне, я уж приноровился тогда в обществе подносить бокал к губам и отставлять незвначай, хотя иногда все же выходило неловко. Послужив мишенью насмешек, я тщился не признаваться прямо в сем недуге. Рыльский хвалил рейнвейн, а Игнотус потчевал нас с таким усердием, что даже уличил меня в том, что я еще не прикончил бокала. Рыльскому беда моя была известна, и он, улыбнувшись мне глазами, пару раз отвлекал вниманье Игнотуса, дабы я смог выплеснуть вино свое под стол.