Сталин, Иван Грозный и другие - Борис Семенович Илизаров

уже формалистика. Какое нам дело до формализма, – вы нам дайте историческую правду.

Изучение требует терпения, а у некоторых постановщиков не хватает терпения и поэтому они соединяют все воедино и преподносят фильм: вот вам, «глотайте», – тем более что на нем марка Эйзенштейна. Как же научить людей относиться добросовестно к своим обязанностям и к интересам зрителей и государства? Ведь мы хотим воспитывать молодежь на правде, а не на том, чтобы искажать правду»[563]. А 4 сентября по Эйзенштейну был нанесен очередной, но как бы «закрытый» удар исподтишка. Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) называлось «О кинофильме «Большая жизнь», но в нем был фрагмент, прямо обвинявший режиссера в невежестве, в незнании истории: «Режиссер С. Эйзенштейн во второй серии фильма «Иван Грозный» обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представив прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов, наподобие американского Ку-Клукс-Клана, а Ивана Грозного, человека с сильной волей и характером, – слабохарактерным и безвольным, чем-то вроде Гамлета»[564]. Истина снизошла вождю, сочинившему собственный образ царя, навеянный давней книгой Виппера и справками, подготовленными Щербаковым на основании сталинских же высказываний и подработок историков. Великий вождь отхлестал Эйзенштейна так, как этого не посмел делать ни покойный враг Борис Шумяцкий, да и никто другой. Публично отхлестал его за незнание истории, его, прочитавшего сотни исторических сочинений, связавшего каждую сцену с историческим источником, придерживавшегося в трактовке образа царя указаниям партии (со слов Жданова). Сталин не понял мастера. Он считал его обычным исполнителем, а тот оказался настоящим художником. Не творцами, а «компоновщиками» фильмов называл своих кинорежиссёров вождь. По его мнению, они только «крутят камеру», следуя сценарию. Все предыдущие годы Сталин был убежден, что, контролируя сценарий, он контролирует будущий фильм. Сценарий второй серии не был изменен ни на йоту, но игра актеров, построение кадра, сокращение или растянутость звукозрительного ряда, освещенность, музыка, наконец, и т. д. меняли все смыслы и настроения и не могли быть запрограммированы сценарием. Режиссер сам по себе был свободным творцом, даже если сам же был автором сценария. Так или иначе, но, похоже, Сталин почувствовал себя одураченным.

Никогда еще Эйзенштейн не был так унижен. С ним разговаривали не как с гением, снявшим очередной шедевр, а как с нашкодившим подростком, достойным публичной порки. Самое страшное здесь было то, что ждать помощи он не от кого не мог, поскольку мнение Сталина – это мнение высшего судьи и обжалованию не подлежало. С тех пор многие исследователи, в основном киноведы, пытались разгадать загадку второй серии. Чем же был недоволен заказчик? А загадки нет: Сталин дал команду реабилитировать царя и опричнину, команда же, по мнению Верховного, не была выполнена. После второй серии любому становилось ясно, что яростное пламя опричнины, тоску от нависающих сводов палат, покаянные речи царя, оправдывающего террор, в третьей серии уже не удастся исправить и вернуть картину в прежнее победоносное русло. Сталин ждал, что во второй серии, согласно сценарию, Грозный, быстренько расправившись с врагами престола и единства страны, двинет победоносное войско во главе с Малютой Скуратовым к берегам «Океана моря синего, моря русского…». Все светло и ясно, и символично, так, как оно написано в сценарии. А в действительности в фильме всё мрачно, льются заупокойные молитвы, пляшут бритые опричники (это в шестнадцатом-то веке, когда бритье бороды было запрещено церковью!). Сталин, скорее всего не знал, что отец Ивана Василий III первым из русских царей сбрил бороду, желая выглядеть по-европейски в глазах заморской царевны, молодой Софьи Палеолог. Увидев черные балахоны монашествующих опричников, Сталин, чтобы не заподозрили, что он имеет в виду собственную тайную службу, перевел стрелку на Ку-Клукс-Клан! (В газетах поносили бывших союзников США, и Кукрыниксы рисовали их в черных балахонах тайного клана.) В фильме царь страдает от одиночества и мучается вопросом: быть или не быть террору? Гамлет, да и только… Действительно «Омерзительная штука!» Старых заслуг даже дважды лауреата Сталинской премии он ни перед кем никогда не признавал и, несмотря на них, не задумываясь, унижал человека прилюдно или отправлял в места не столь отдаленные. От Эйзенштейна сразу же отвернулись почти все, его даже пренебрежительно не замечали в собраниях или не обращали внимания на его слова. Он вел себя теперь как обиженный ребенок: робко, заискивающее, униженно. Было очень мало тех, кто его не бросил. Одним из них был отважный Инденбом, который совершенно неожиданно заявил во время обсуждения «знаменитого» очередного разгромного доклада Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград». Инденбом, имея в виду Сталина, произнес тираду: «…Однако ведь сценарий был просмотрен и одобрен, и если у нас не хватило идейности в преодолении формализма Эйзенштейна, этой же идейности не хватило кое у кого вовне»[565]. Вот так! Замахнулся на САМОГО! Органы «стукнули», но пронесло, а Сталин запомнил и вскоре заявил кинематографистам, что по сценарию судить о будущем фильме нельзя, и остановил почти все кинопроизводство.

Когда Эйзенштейн вышел из Кремлевской больницы и узнал о несчастье с фильмом, то попытался бороться, тем более что у него было несколько очень могущественных друзей и учеников. Одним из них был Г.В. Александров, который еще до решения Сталина просмотрел вторую серию и, в отличие от коллег, высказался о ней восторженно. За ним, конечно, стояло нечто большее, чем руководство студией Мосфильм и, возможно, сотрудничество с НКВД. Это была слишком малая должность, чтобы посметь написать 6 марта 1946 г такое, почти интимное, письмо Сталину и чтобы оно быстро и прямо попало адресату в руки. Нет ли здесь дружеской женской руки? Очень хотелось, чтобы в роли ангела спасителя оказалась супруга Александрова, актриса Любовь Орлова. Но достоверно об этом мы уже никогда не узнаем. Александров писал Сталину, что узнал от Большакова об отрицательном отношении ко 2-й серии, а также о запрещении ЦК выпускать фильм «за его нехудожественность и антиисторичность», о том, что и первая, и вторая серии вызвали резкую критику за отсутствие в картине народных сцен, русской природы, архитектуры, за излишний показ религиозных обрядов «вместо показа организации Русского государства и подготовки к Ливонским походам, вместо показа борьбы за дорогу к Балтийскому морю». Четыре месяца назад руководство Мосфильма уже предлагало Эйзенштейну переработать и соединить 2-ю и 3-ю серии и закончить фильм победой у моря. Но Эйзенштейн попросил руководство закончить фильм по старой схеме, особенно после того как ему дали Сталинскую премию 1-й степени за 1-ю серию. 2-ю серию Эйзенштейн не успел посмотреть в готовом виде, поскольку заболел. «Эйзенштейн из больницы настойчиво требовал, чтобы