Под флагом цвета крови и свободы - Екатерина Франк

– Не может отец забыть о том, что у него есть дети. Это уж точно, – всякий раз повторял ему старый Сэм, самый авторитетный и уважаемый из матросов, и прибавлял с тихой печалью: – Ты не думай, я тебе как четверых своих схоронивший говорю. Была б у тебя дочка взаправду – ты бы ни под какой дрянью ее не позабыл…

– А если бы даже она и была, – сразу же вмешивался Эндрю на правах его вечного опекуна, – то, во–первых, теперь она уже взрослая девушка, наверняка у самой семеро по лавкам. А, во–вторых, где ты вознамерился ее искать, коли даже имени ее не помнишь? Брось, дружище, это тебя просто слишком сильно головой стукнуло, вот и мерещится то, чего на деле и нет.

Но в эту ночь сон оказался слишком ярким – настолько, что Томас, очнувшись, в первую секунду еще огляделся, пораженный, по сторонам, не совсем понимая, где оказался. Еще минуту назад он сидел с той самой рыжеволосой красавицей где-то на веранде – кажется, их собственного дома, хотя Смит и представлял себе его весьма смутно – и поглаживал ее округлившийся живот сквозь легкую, светлую ткань домашнего платья, а черноглазая девчушка внизу резвилась во внутреннем дворике, с визгом пытаясь спрятаться от игравшего с ней в салочки мальчика постарше – лохматого, высокого и неуклюжего, явно не привыкшего к такому веселью, но жадно стремившемуся его познать. А теперь все это вдруг исчезло: и играющие дети, и ласковый голос женщины – и Смит очутился там, где вчера заснул, в крохотной комнатушке на втором этаже скверненького трактира, заботливо накрытый застиранной простыней и под раскатистый храп Эндрю – тот, очевидно, решив не будить товарища, попросту улегся на расстеленное на полу одеяло и заснул на нем же. После того как Томас, осторожно переступив через него, принялся одеваться, он лишь проворчал что-то невнятное, но так и не открыл глаза.

Не проснулся Эндрю и тогда, когда Смит, подумав, решительно подхватил его под плечи и поясницу, перетащив на все еще разворошенную с ночи постель, накрыл одеялом и отступил, довольный своей работой. От того несло ромом, кожей, сытной трактирной пищей, не слишком свежей, но все–таки выходной одеждой и – едва ощутимо – особенным, неповторимым ощущением довольства от хорошо проведенного времени; и Томас, тихо порадовавшись за друга, аккуратно вышел, не желая его будить.

На улице было раннее утро, свежее и даже чуточку прохладное – что особенно сладостно воспринималось в кои-то веки переставшей ныть тупой, но от того не менее мучительной болью головой Томаса. Не привыкший, как и все привыкший, как и все моряки, даже на суше отходить далеко от берега, он сразу же направился снова в порт, пока что довольно тихий и по сравнению с дневными суматохой и толчеей почти безлюдный. И почти не поверил своим глазам, когда неожиданно увидел на подходе к своему судну поистине удивительную картину.

Мистера Рочестера, своего работодателя, он за все семь с половиной лет честной службы видел всего дважды: в первый раз – когда объемы привезенных их командой товаров превысили нормативы вчетверо, и капитан Миллер в сопровождении нескольких особенно отличившихся подчиненных получил приказ явиться лично к начальству, во второй – совершенно случайно и непосредственно перед отплытием, сходив повидаться со старым приятелем Бенни Хантером, служившим в доме у мистера Рочестера и проживавшим там же. Однако никогда прежде гордый и бесконечно далекий от простой матросской жизни владелец компании не опускался до того, чтобы лично посещать порт. Томас, конечно, был никем, чтобы осуждать его за это, и вдобавок всего лишь слабоумным, принятым на службу почти из милости, но ему почему-то казалось, что тот попросту брезгует и отдающими смолой, пропахшими десятками самых разных и порой не слишком приятных ароматов судами, и грязноватой у берега, терпко–соленой водой, несомненно, оставившей бы беловатые следы на безупречно блестевшей черной коже его сапог, и не очень-то чистоплотными матросами – словом, всем тем, что приносило ему деньги, но вне этих пределов едва ли могло понравиться.

Однако человеком с плотно закрытым темным капюшоном плаща лицом, перед которым навытяжку стоял капитан шхуны «Летучая молния» Хендриксон, хороший знакомый Миллера, не мог быть кем-либо кроме мистера Рочестера – Томас узнал его по голосу: негромкому, хрипловатому, с чуть заметным пришептыванием, которое в ту, самую первую встречу почему-то напомнило ему шипение дикой кобры, так что, вслушиваясь в его почти гипнотические переливы, он, в сущности, пропустил львиную долю сказанного их работодателем. Сейчас же, сбитый с толку всей странностью обстановки, Смит слегка овладел собой и даже не сразу сообразил, что, в сущности, подслушивает чужой разговор, пользуясь тем, что толпа разгружавших привезенные «Летучей молнией» товары грузчиков полностью скрывает его от чужих глаз.

– У меня нет времени ждать, когда вы соизволите явиться с отчетом, – угрожающе тихо, жестко говорил Рочестер, глядя на Хендриксона в упор, так, что этот большой, сильный человек, голыми руками гнувший корабельные гвозди и славившийся своим необузданным нравом, низко наклонял голову:

– Это она, сэр. Сомнений нет.

– Вы приняли все меры предосторожности?

– Разумеется. Такой дозы опиума, которую мы ей вкатили, хватило бы на то, чтобы завалить слона, – энергично затряс головой Хендриксон.

– Тогда поспешим. Лучше, конечно, было бы сделать это ночью, но сейчас тоже подойдет. И проследите, чтобы охрана была надежной, а она сама не могла ничего с собой сделать! Мне нужна информация, а не бесчувственный труп сумасшедшей истерички, – холодно прибавил Рочестер, и Томас похолодел. До этой минуты он был убежден, что речь идет максимум о каком-то экзотическом животном, которое можно было бы выгодно перепродать, однако последняя фраза ясно говорила даже ему, что все ранее сказанное относилось к человеку.

– Сейчас даже лучше, сэр. Ночью народу больно много, все гуляют, да не все глаза пропивают: увидят чего лишнего, так сразу же разболтают. А теперь все уже по домам разошлись, ни души кругом – вот никто и не узнает ничего, – непривычным для него льстивым тоном говорил Хендриксон, делая знак дожидавшимся его у трапа матросам: – Эй, вы двое! Ведите ее скорее за мной, да чтоб ни звука!..

Матросы повиновались. Оба они были по меньшей мере на две головы выше Смита, кряжистые и плечистые, вооруженные до зубов и со столь мрачными лицами, что даже не услышавшему предыдущего разговора их капитана с мистером Рочестером стало бы ясно, что дело тут нечисто; и Томас, вероятно, попросту плохо осознавая, что делает – на него уже находило временами такое прежде – последовал за ними, как завороженный. Ближайшую улицу он знал превосходно и потому смог, срезав путь через несколько домов, забежать вперед и, пригибаясь, выглянул из–за кирпичной стены одного из них.

Мистер Рочестер, в своем черном плаще, широким, решительным шагом двигался впереди всех; замыкал шествие капитан Хендриксон, а между ними двое матросов наполовину несли, наполовину вели какую-то фигуру, тоже замотанную до самых бровей в темные тряпки. Женщина, а она, несомненно, была ею, казалась почти вдвое меньше ростом своих похитителей, и, насколько мог различить Смит из своего укрытия, выглядела крайне изможденной; даже шла она с трудом и явно прихрамывая, хотя и покорно следовала воле влекших ее матросов – слишком уж покорно в ее нынешнем положении, и походка ее была похожа скорее на механические, отрывистые движения куклы–марионетки, нежели на движения живого человека.