Холокост. Новая история - Лоуренс Рис

Тот факт, что немногим обитателям гетто дали возможность спасти свои семьи, и то, что ими оказались именно те, кому было поручено отнимать детей у других, вызывал огромное возмущение. Хроники лодзинского гетто — его узники вели в то время дневники, отмечают, что избежавшие депортации таким образом были не теми, кто внес существенный вклад в жизнь общины, и даже не теми, кто занимался особо важной для гетто работой. «Это были, мы повторяем, люди, сотрудничавшие с немцами»39.

Якоб Зильберштейн узнал, что его мать, лежавшую в больнице гетто, собираются депортировать, и, охваченный паникой, помчался туда. У входа стояли евреи-полицейские. К счастью, одним из них оказался друг Якоба Ромек. Они вошли в здание, и Якоб стал кричать: «Мама! Мама!» Больница была переполнена, и найти ее оказалось трудно. Тем не менее спустя какое-то время Якоб услышал из-за запертой двери голос матери: «Я здесь, я здесь…» Зильберштейн выбил дверь, и на него хлынула лавина людей. «Я схватил мать, — вспоминает Якоб, — и побежал на второй этаж, потому что еврейская полиция начала загонять всех обратно в комнату». Он предложил, при посредничестве Ромека, немецкому полицейскому, уже охранявшему вход, часы. Тот взял их и отвернулся. Единственный выход был через окно. С матерью на плечах Якоб спустился по водосточной трубе и отвел ее домой. Там, говорит Зильберштейн, они наконец вздохнули спокойно40.

Хотя никто в гетто не мог утверждать наверняка, что детей, стариков и больных отправили на верную смерть, все подозревали, что их ждет ужасная судьба: зачем немцам утруждать себя заботами о них? Оставшиеся в Лодзи, в особенности родители депортированных детей, испытывали поистине адские муки. Какие страдания могут выпасть на долю их близких, ныне предоставленных самим себе?

Со временем в гетто стали просачиваться слухи о существовании лагерей смерти. Якоб Зильберштейн, например, узнал об Освенциме в начале 1944 года. Он работал на стройке, и один поляк-плотник сказал ему: «Я был в Освенциме…» Якоб не обратил внимания, потому что никогда не слышал о таком городе. «Я прошел мимо. На обратном пути этот поляк остановил меня и спросил: “Ты знаешь, что такое Освенцим?” Я удивился: “Где это?” Он ответил: “Недалеко от Кракова. Но ты знаешь, что там делается? Там травят газом и убивают евреев”. Я спросил: “Откуда ты знаешь?” Он сказал: “Я был в городе, работал плотником”. Конечно, для меня это стало ужасным потрясением. Я поспешил все рассказать Румковскому. Глава юденрата ударил меня по лицу и начал кричать: “Я отправлю тебя из гетто, если скажешь кому-нибудь хоть слово! Вышлю тебя самого из гетто!”»41

После депортаций сентября 1942 года в лодзинском гетто наступил период относительного спокойствия. Нацистское же руководство его судьбу еще не решило. Артур Грейзер пока хотел оставить гетто — оно оказалось выгодным «предприятием». Даже в юденрате знали, что начальник немецкой администрации гетто Ганс Бибов постоянно отправляет Грейзеру разного рода подношения. «Бибов полагал, — говорит Эстер Френкель, — что, если он будет одаривать вышестоящее начальство, ему позволят и дальше сохранить гетто. И оставаться в нем вершителем жизни и смерти…»42

В 1943 году Гиммлер попытался установить контроль над гетто, превратив его в концентрационный лагерь, но против этой идеи выступил не Грейзер, а тыловые службы вермахта — в гетто работали более 100 предприятий, да и вообще оно было полезным источником подневольной рабочей силы. В какой-то момент власти Вартегау потребовали денежной компенсации за передачу гетто, но им, конечно, отказали43. В мае 1944 года Гиммлер в конце концов распорядился закрыть лодзинское гетто. Это было неизбежно, к тому же в следующем месяце Красная армия начала мощное наступление и на данном направлении возникла угроза прорыва. В результате 23 июня 1944 года первый из десяти эшелонов, которые в целом перевезли около 7000 человек, отправился к Хелмно — фабрике смерти, которая открылась вновь, чтобы уничтожить лодзинских евреев.

Стационарные газовые камеры в Хелмно демонтировали еще в 1942-м, после того, как были созданы лагеря, действующие в рамках реализации операции «Рейнхард», и сюда перестали свозить евреев из Лодзи и окрестностей. Чтобы скрыть следы преступлений, творящихся здесь, здание, известное как «особняк», которое служило базой для мобильных газовых камер в деревне Хелмно, нацисты взорвали, но теперь сюда вернулась рота под командованием гауптштурмфюрера СС Ганса Ботмана. Продумать механизм уничтожения эсэсовцам предстояло заново. Они решили перенести «процесс» в лесной массив, где раньше сжигали тела умерщвленных. Там и построили бараки, в том числе для рабочей команды, и крематорий. Когда из Лодзи пришел первый эшелон, прибывших разместили на ночь в деревенской церкви. На следующий день их группами стали переводить в лес. Число человек в группе определялось вместимостью грузовиков — мобильных газовых камер. Евреев собирали около барака и сообщали, что их отправляют в Германию на работу. Даже называли город, куда повезут. Кстати, перед отправкой из лодзинского гетто конечной целью людям тоже называли этот город. Затем эсэсовцы говорили, что нужно пройти медицинское обследование и санитарную обработку, поэтому необходимо раздеться. После формального медосмотра в бараке — его проводили эсэсовцы в белых халатах, евреев вели, как им говорили, в дезинфекционную камеру. На самом деле они входили в камеру газовую… «Двери закрывали и запирали на засовы, — рассказывал впоследствии Шимон Сребрник, член рабочей команды Хелмно. — Заводили мотор. Выхлопные газы по специальной трубе поступали в грузовик. Какое-то время слышались крики, стук в стенки… Когда все стихало, машина ехала к крематорию»44.

Некоторым евреям перед медицинским осмотром, то есть перед смертью, приказали написать открытки в гетто, якобы уже из Германии… Иезуитский трюк сработал. «Пришла тридцать одна открытка, — отмечено в хрониках лодзинского гетто 25 июля 1944 года. — На всех штемпель “19 июля 1944”. К счастью, судя по открыткам, люди добрались хорошо и, что важно, семьи остаются вместе… Гетто вздохнуло с облегчением. Надеемся, что такие же сообщения вскоре придут и от других евреев»45.

Мобильные газовые камеры как средство уничтожения людей имели, с точки зрения нацистов, ряд преимуществ, в первую очередь это был быстрый ввод в «эксплуатацию», но обладали и определенными недостатками — самым очевидным являлась небольшая пропускная способность. Так было весной 1942 года, когда эти душегубки на колесах не выдержали конкуренции со стационарными газовыми камерами в Белжеце и Собиборе, так оказалось и сейчас, особенно если сравнивать с «мощностями» Освенцима-Биркенау. Эсэсовцы поняли, что для уничтожения всех евреев из лодзинского гетто в Хелмно потребуется много времени, и план поменяли. 15 июля депортации прекратились, а с 7 августа, когда они возобновились, эшелоны пошли уже не в Хелмно, а в Освенцим46.

За август туда доставили около 70 000 евреев из Лодзи. Среди них были и Макс Эпштейн с матерью47. «Гетто было не подарок, — говорит Макс, — я не собираюсь защищать его, но это все-таки был дом. Там жили семьями… Несмотря на жалкое существование, это все-таки было что-то родное»48. Макс за несколько минут понял, что в Освенциме ничего этого не будет — даже жалкого существования. «Запах… — с содроганием вспоминает он, — это было похоже на паленые волосы, что ли… Словом, какая-то органика. И стало ясно, что тут убивают людей…» Тем не менее им несказанно повезло — в эшелоне были опытные рабочие, специалисты по ремонту коммуникаций, поэтому селекция по прибытии не проводилась. Их сразу направили в лагерь.