Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата - Павел Елисеевич Щеголев

не поступало в III Отделение никаких предосудительных сведений, только в 1851 году получено было частное сведение, что Александр Бакунин обнаруживает свободомыслие и поэтому он подвергнут был секретному надзору, но сведение это по наблюдении не подтвердилось, и он от означенного надзора освобожден».

7 сентября 1856 года был представлен доклад и справка, а 11 сентября В.А. Бакуниной был отправлен следующий ответ:

«Вследствие письма Вашего от 31 августа имею честь уведомить, что, при всем желании моем доставить Вам утешение облегчением участи сына Вашего Михаила Бакунина, при настоящих обстоятельствах я не нахожу к этому никакой возможности и мне остается изъявить искреннее сожаление, что в этом случае я лишен удовольствия сделать Вам угодное».

На этот раз Бакунины повели решительную атаку и нашли новые пути. Об этом свидетельствует собственноручная докладная записка от 3 октября генерала Дубельта князю Долгорукову:

«Мне дали знать, что госпожа Бакунина все еще намерена утруждать государя императора о своем сыне. Сестра ее была начальницею сестер милосердия в Севастополе и теперь живет во дворце у великой княгини Елены Павловны, она упрашивает ее высочество просить об узнике государыню императрицу Марию Александровну». Князь Долгоруков отметил на записке: «Иметь в виду и на случай востребования приготовить о Бакунине справку».

15 ноября князь Долгоруков набросал памятный листок:

«Двоюродная сестра преступника Бакунина, настоятельница Крестовоздвиженской общины Екатерина Михайловна Бакунина и родной брат его Алексей Александрович Бакунин просят позволения с ним видеться в Шлиссельбурге.

Составить об этом всеподданнейшую записку со справкой, кому свидание с Бакуниным, со времени заключения, было разрешено и на каком основании».

В тот же день по III Отделению был представлен следующий доклад: «Двоюродная сестра содержащегося в Шлиссельбургской крепости преступника Бакунина, настоятельница Крестовоздвиженской общины Екатерина Бакунина и родной брат его Алексей просят позволения видеться с ним.

Матери сего преступника, также брату его Павлу и помянутому Алексею и сестре Татьяне Бакуниным было уже несколько раз дозволено свидание с ним, но всегда с Высочайшего разрешения и с тем, чтобы свидание их было допущено не иначе, как в квартире коменданта крепости и в его присутствии».

Князь Долгоруков 16 ноября пометил на докладе: «Высочайше разрешено на точном основании прежнего примера». 17 ноября комендант был извещен о разрешении.

В декабре последовала новая атака самодержавной цитадели – теперь уже со стороны министра иностранных дел князя Горчакова. Е.М. Бакунина передала князю следующее письмо В.А. Бакуниной от 24 декабря 1856 года:

«Ваше Сиятельство, Милостивый Государь князь Александр Михайлович.

Несчастная мать, страшась потерять сына, осмеливается обратиться к Вам с мольбою о помощи. Сын мой Михаил Бакунин, вследствие участия в немецких возмущениях 1849 года, подвергся строгости законов и уже около восьми лет находится в заключении. Здоровье его ныне уже до такой степени расстроено, что жизнь его не может долго продлиться, если не будет облегчена участь его. Он уже не тот, что был прежде. Видев его, по Всемилостивейшему позволению, в августе сего года, я нашла в нем еще большую перемену. Он тень самого себя; убитый раскаянием в прошедшем, без утешения в настоящем, без надежды в будущем, – и чем могла я ободрить его?

С растерзанным сердцем я обращаюсь теперь к Вам, полагая, что если всемилостивейшее прощение не распространилось на моего сына, то причина этому та, что он действовал вне пределов России, против германских правительств, которыми и осужден был. Вы единственная надежда несчастной матери, влияние Ваше на политику иностранных дворов несомненно, и Ваше милостивое участие может устранить препятствия к облегчению горькой участи моего больного сына. Одного прошу, чтобы было дозволено ему провести остаток дней своих в родном семействе, в деревне Тверской губернии, которое ручается, что родительский дом будет служить ему не менее тесным, но не столь тягостным местом заключения. Пятеро сыновей моих, из них трое отцы семейств, и кои все в последнюю войну с оружием в руках доказали свою преданность Престолу и Отечеству, готовы быть порукой за несчастного своего брата. Ваше Сиятельство, не усумнитесь, что мать не решилась бы подвергнуть тяжелой ответственности пятерых сыновей для облегчения участи одного, если бы не была совершенно уверена в нем и в его раскаянии.

Я бы сама бросилась к ногам Вашего Сиятельства, чтобы вымолить Ваше участие; к несчастью, болезнь и лета мне в том препятствуют и заставляют прибегнуть к письму, которое не может вполне выразить всей жестокости материнской скорби. Но я столько слышала о великодушии Вашей возвышенной и горячей души, что и теперь надеюсь более на снисходительное участие Ваше, чем на недостаточные слова переполненного горем сердца, только от Вас ожидающего отрады и утешения.

С глубочайшим почтением имею честь быть Вашего Сиятельства готовая к услугам

Варвара Бакунина.

1856 г., 24 декабря, г. Торжок

P. S. Моя родная племянница, Екатерина Михайловна Бакунина, взялась лично передать Вам это письмо, она дополнит то, что горестное волнение помешало мне высказать. Да внушит ей Бог».

Путь к монаршему милосердию, который Бакунины думали проложить через князя Горчакова, не привел к желаемой цели. Князь Горчаков передал письмо В.А. Бакуниной тому же князю Долгорукову. Последний доложил просьбу царю и получил отказ. 4 января на прошении Бакуниной князь Долгоруков сделал отметку: «На ходатайство госпожи Бакуниной высочайшего соизволения не последовало, о чем я сообщу лично князю А.М. Горчакову». Но, в сущности, в таком деле, как хлопоты о помиловании, каждый новый отказ приближал их благоприятное разрешение. Ясно, что монаршая милость, точно сильная крепость, не могла быть взята сразу одним натиском; надо было вести осаду исподволь, меняя и выбирая посредников один влиятельнее другого. Вначале о Бакунине нельзя было говорить: он был заживо погребен; теперь в судьбе его родные заинтересовали многих сильных мира. Но для успеха надо было устранить последние сомнения в искренности обращения Бакунина. Его исповедь была поворотным пунктом в отношениях к нему власти; примерное образцовое его поведение в заключении было известно. О раскаянии Бакунина свидетельствовала его мать; о чувствах угрызения совести распространялся он сам в письмах, предназначенных для отправления домой и прочитывавшихся в III Отделении. Но всего этого было мало. Надо было, чтобы Бакунин сам проявил инициативу в деле своего освобождения. Родные, на воле, в сферах подготовлявшие условия помилования, обратили, конечно, внимание и на эту сторону дела и довели свое воздействие на Бакунина до точки кипения. Надо думать, решающим в этом смысле было свидание Бакунина с сестрой Екатериной Михайловной и братом Алексеем в ноябре 1856 года. К этому присоединилось еще сильно обострившееся на восьмом году влияние тюремного