2666 - Роберто Боланьо

понравились. Когда рассвело, они перестали заниматься сексом и покинули мотель.

Во дворике, где все парковались, стояли и другие машины. От дороги его отгораживала стена из красного кирпича. Воздух был свежий и сухой, с легким ароматом мускуса. Мотель и все вокруг казалось заключенным в пакет, надутый тишиной. Пока Роса и Чучо шли по паркингу к машине, где-то закричал петух. Стук открывающихся дверей машины, рычание заведенного двигателя, скрип песчаника под колесами показались Росе грохотом барабана. По дороге не ехали грузовики.

С тех пор ее связь с Чучо Флоресом становилась все страннее и страннее. То он жить без нее не мог, то третировал как рабыню. Временами они оставались ночевать в его квартире, и по утрам, проснувшись, Роса не обнаруживала его в постели — Чучо иногда вставал очень рано: вел прямой эфир на радио, который назывался то ли «Доброе утро, Сонора», то ли «Доброе утро, друзья», она точно не знала, потому что никогда не попадала на нее с самого начала, и эту программу слушали водители грузовиков, которые ехали в сторону границы или от нее, водители прочего транспорта, развозившего трудящихся по фабрикам, и вообще все, кто вставал рано в Санта-Тереса. Проснувшись, Роса готовила себе завтрак: стакан апельсинового сока с гренкой или печеньем, а потом мыла тарелку, стакан, соковыжималку и уходила. А иногда задерживалась, поглядывая в окна на урбанистический пейзаж под синим кобальтовым небом, а потом застилала постель и бродила по дому — делать ей было нечего, оставалось лишь думать о своей жизни и связи, в которой она состояла с этим странным мексиканцем. Интересно, любит ли он ее, вот то, что он чувствует, — это и есть любовь? А вот она — любит ли она, или это просто физическое влечение, на самом деле тут что угодно может быть, а вот еще: неужели это единственное, чего можно ожидать в отношениях с мужчиной?

А иногда вечером они садились к нему в машину и неслись на полной скорости на восток, к смотровой площадке на горе, с которой открывался вид на далекий город, его первые зажигающиеся огни и огромный черный парашют, что тщательно и постепенно укрывал пустыню. Каждый раз, когда они туда приезжали посмотреть, как в молчании день сменяется ночью, Чучо Флорес расстегивал ширинку, брал ее за затылок и буквально впечатывал лицом в промежность. Тогда Роса брала его пенис губами, едва посасывая, и тот твердел, и тогда она начинала ласкать его языком. Она чувствовала, что он сейчас кончит по тому, как рука его сильнее надавливала, не давая отвести лицо. Роса больше не двигала языком и застывала без движения, словно бы подавившись целым пенисом, а потом чувствовала, как семя извергается ей в глотку, и тогда она тоже не двигалась, хотя слышала стоны и вскрики — и какие вскрики! — своего любовника; тому нравилось сквернословить и выкрикивать оскорбления во время оргазма — оскорблял он не ее, а кого-то неопределенного, призраков, что возникали только в это мгновение и тут же терялись в темноте ночи. Потом она закуривала, а во рту так и стоял солено-горький привкус, а Чучо Флорес вытаскивал из серебряного портсигара свернутую пополам бумажку с кокаином, искусно высыпал ее на серебряную крышку портсигара с выгравированными сценками жизни на ранчо, а потом неспешно выравнивал кредитной карточкой три дорожки и вдыхал их через свернутую визитку, на которой стояло «Чучо Флорес, журналист и диктор», а потом шел адрес радиостанции.

В один из таких вечеров, без приглашения (Чучо никогда не предлагал ей кокаин), вытерев ладонью капли спермы с губ, Роса попросила оставить последнюю дорожку ей. Чучо спросил, уверена ли она, и тогда, безразличным и в то же время учтивым жестом, поднес ей портсигар и дал новую визитку. Роса вдохнула весь остававшийся порошок и, откинувшись на сиденье, стала смотреть на черные тучи на такого же черного цвета небе.

Той ночью, вернувшись домой, она вышла на задний двор и увидела, как ее отец разговаривает с книгой, которая уже довольно долго свисала с веревки для сушки белья. Отец так и не заметил ее, и Роса пошла к себе в комнату читать роман и думать об отношениях с мексиканцем.

Естественно, мексиканец и отец познакомились. Чучо сказал потом, что тот ему очень понравился, но, скорее всего, врал: это же противоестественно — испытывать симпатию к человеку, который одарил его таким взглядом, как ее отец. Той ночью Амальфитано задал Флоресу три вопроса. Первый: что тот думает о шестиугольниках? Второй: умеет ли он чертить шестиугольники? Третий: какого мнения он придерживается об убийствах женщин, что происходят в Санта-Тереса? На первый вопрос Чучо Флорес ответил, что вообще о них не думает. На второй — чистосердечным «нет». А на третий — что, конечно, это все очень печально, но полиция ведь отлавливает время от времени убийц. Отец Росы больше не стал задавать вопросов и неподвижно сидел в кресле, пока его дочь провожала Чучо. Роса вернулась — а с улицы еще доносился рев машины ее бойфренда — и Оскар Амальфитано сообщил дочери, чтобы она была поосторожнее с этим субъектом, ибо ему он совсем не понравился. Никакого аргумента, обосновывавшего это мнение, он не привел.

— Если я тебя правильно поняла, — хихикнула на кухне Роса, — ты считаешь, что мне с ним нужно расстаться.

— Да, расстанься с ним, — сказал Оскар.

— Ох, папа, ты с каждым днем все безумнее и безумнее становишься.

— Это правда.

— И что же мы будем делать? И что мы можем сделать?

— Ты можешь расстаться с этим говнюком — он невежествен и к тому же врун. А я… ну, не знаю… вот вернемся в Европу, и я сдамся психиатрам — пусть полечат меня электрошоком.

Второй раз Чучо Флорес и Оскар Амальфитано встретились лицом к лицу, Роса возвращалась домой в компании бойфренда, а также Чарли Круса и Росы Мендес. На самом деле Оскар Амальфитано вообще не должен был сидеть дома, он должен был вести занятия в университете, но тем вечером отговорился болезнью и вернулся намного раньше обычного. Встреча выдалась краткой, хотя к концу ее отец был необычайно словоохотлив, но Роса устроила все так, чтобы друзья ушли при первой возможности; впрочем, до этого между Чарли Крусом и отцом состоялся разговор, пусть и не занимательный, но и не скучный — напротив, с течением времени он принимал в памяти Росы все более четкие контуры, словно бы время, в классическом образе старика, беспрерывно дуло на гладкий серый камень с черными прожилками, и с камня облетала пыль, а вырезанные на нем буквы становились все виднее и виднее.

Все началось,