Маски Черного Арлекина - Владимир Торин

Стрелу сжимаешь ты в руке,

Кровь песню льет по стали,

Ты вызов бросил злой судьбе,

Твой путь решен богами.

Ты возомнил, что стал хитер

И смерть легко обманешь,

Но у Старухи – семь сестер.

Что делать с каждой станешь?

Одна – Порок, и сильных враз

С ног свалит грез дурманом,

Другая – Страсть, ей нипочем

И сталь, и кубок с ядом.

За ней – Чума, что завернет

Храбрейших в белый саван,

Когда же Совесть не уснет,

То будешь ей наказан.

Еще Коварство, и не жди,

Что Ложь тебя минует,

Но лишь Сомнение в пути

Того, кто прав, погубит.

...Не сомневайся и не лги,

Отринь души стремленья,

Ни разу не свернув с пути,

Ты избежишь паденья...

«Семь Ее сестер».

Древнее рифмованное напутствие,

вырезанное на внутренней стороне ворот

Озерного Храма для тех, кто покидает его стены.

Неизвестный автор

Время близилось к полуночи. В прохладе спящего города слышались лишь шум беспокойного моря, бьющего в деревянные настилы причалов, да скрип флюгерных петушков и раскачивающихся вывесок – в Северной Пристани даже они вечно на что-то жаловались, точно старые просоленные моряки. Ленивый ветер волнами нагонял на город туман, который, будто запертый в сундуке дым, начал заполнять собой все пространство: площади и перекрестки, улочки и переулки, узенькие проходы меж домами, заползая во всевозможные щели. Местные считали, что эта непроглядная мгла, словно некое могучее существо, злокозненное и весьма коварное, не терпит людей и поэтому приводит их порой к различным бедам. И у суеверий этих были свои основания. Подчас в Сар-Итиаде люди пропадали без следа! Тела одних находили в колодцах, других – у оснований лестниц, со сломанными шеями, а были и те, кому туман являл столь ужасные видения, что они попросту лишались рассудка. В подобные часы происходили ужасные преступления, некто безликий творил свои злодейства, оставаясь безнаказанным. Все знали лишь, что этот «кто-то» – не человек.

Именно поэтому в ночь, о которой пойдет речь, никто не высовывал носа из дому, даже трактирщики и те заперли с закатом – небывалое дело! – свои заведения. Стоило Туманному колоколу на маяке Спиц зазвонить, как все улицы за смехотворное время (никак не больше четверти часа) опустели и умолкли. В подвалах и на чердаках расположились нищие; даже ночные стражники у городских ворот заперлись у себя в караулке. В северо-западной части площади Тысячи Висельников молчал, словно с отрезанным языком, опустевший рынок: там, в тишине, обволакиваемые туманом, застыли неясные очертания одиноких прилавков и мрачные громады разложенных шатров странствующих торговцев. Негоцианты, утомленные насыщенным рыночным днем, задернули пологи, зашнуровали их и улеглись на покой.

Еще одним проклятием Северной Пристани являлись своры бродячих собак, среди которых вечно попадались те, которые считали своим святым долгом еще более омрачить угрюмую обстановку Мглистой Портьеры (как здесь называли туманную напасть) тоскливым воем.

Вот и сейчас, за двадцать минут до полуночи, протяжно завыла какая-то шавка, будто актеришка в бродячем цирке, внезапно выбежавший на сцену и невпопад выплеснувший свой монолог. Ее заунывный плач повис в воздухе, как упрек, после чего стих, но с ним в образовавшейся тишине у горожан, что мирно спали в своих уютных, и не очень, кроватях, на краешке сознания, на самой границе между явью и сном, колыхнулось какое-то странное наваждение. Пока что не очень конкретная, но определенно угроза, приближение чего-то непонятного и вместе с тем пугающего. Будто в колокол ударили по мертвецу, когда ты не слышишь его звона, но непременно знаешь, что кто-то умер. И вот уже мурашки побежали по всему телу, а высунувшихся из-под одеял голых пяток вдруг коснулся легкий, но весьма неприятный ветерок...

Были, правда, и те, кто не боялись Мглистой Портьеры, не испытывали трепета перед слухами о таинственных напастях, да и всяких облезлых дворняг ни во что не ставили. Эти люди занимались тем, что использовали столь удачное (в их понимании) стечение обстоятельств, чтобы спокойно обделывать свои делишки. Одной из таких личностей и являлся человек в неприметном сером одеянии, который сейчас сидел на широком ободе колодца в самом центре площади Тысячи Висельников Сар-Итиада. Плащ достаточно хорошо маскировал его и сливал с висящей над землей сероватой мглой: порой могло даже показаться, что там никого нет.

Человек явно чего-то ждал, и когда до полуночи оставалось всего пять минут, и произошло то, ради чего он сюда пришел. Из волн тумана вышла высокая фигура... Не раздалось ни звука шагов, ни шороха одежд, вообще ничего... Незнакомец был облачен в плащ с капюшоном; нижнюю часть лица скрывала повязка. Сложносоставной лук и колчан со стрелами покоились в чехле у него за спиной.

Подойдя к колодцу, он встал на одно колено, отчего длинный плащ распростерся по влажным от тумана плитам, которыми была вымощена площадь.

– Ваше величество... – Повязка немного приглушала слова.

– Ты все сделал, Риз? – шелестящим, словно вода по прибрежному песку, голосом спросил король, спокойно и равнодушно глядя на склонившего в почтении голову воина.

– Да, ваше величество, – спешно ответил Риз. – Кормчие предупреждены, «драконы» отошли от берега.

– Не было трудностей?

– Нет.

Риз, не поднимаясь, подал собеседнику небольшой мешок. Его величество растянул завязки и извлек оттуда чью-то голову, держа ее за черные волосы, сплетенные в «орочий» хвост.

– Старик Джим Райфен, – прокомментировал король, узнав немолодое и весьма непривлекательное лицо, – кормчий «Гнева Тайдерра».

– Да, ваше величество. Я искал его сына, но мне доложили, что всего неделю назад в кабацкой драке парня покалечил какой-то бродяга. Теперь за штурвалом «дракона» стоит первый помощник Райфена.

– Остальные?

– Остальные кормчие по достоинству оценили ваше послание, – он кивнул на отрезанную голову, – и приняли наши условия.

– Что ж, теперь ты свободен, Риз, – все тем же шелестящим голосом проговорил король. – Ты искупил вину. Я прощаю тебя за то, что ты не уберег Седрика Хилдфоста от гибели.

– Я волен уйти, ваше величество?

– Ты предпочел бы остаться?

– Да, сир, – тихо произнес Риз. – Служение вам – это достойное меня дело. Тем более что я...