Тактика победы - Михаил Кутузов

Без Испании, которая меня удивляет и которою я восхищаюсь, вы бы уже целый год воевали с Францией. В Европе только три государства остались самостоятельными: Англия, Россия и мы. Соединимся мы двое против нашего общего врага – всякая капля крови, пролитая нами в этом фатальном сражении, будет для Наполеона каплей яда.

Как вы не понимаете этого? Я вам отдаю Прут и ничего больше. Прут или война? Наши жертвы огромны; один Измаил вам много заплатил (он был все время прав), а вы имеете еще 4 крепости и одну чудную провинцию.

Вот условия мира, в остальных частностях мы легко сойдемся и обсудим их».

Я ничего не мог ответить на эту энергичную, умную, полную смысла речь. Я подумал только: меня страшит ум этого человека. Генерал Эссен, Пизани и я не могли в себя прийти от удивления, услыхав этого бывшего матроса, пирата, без образования, не умеющего ни читать, ни писать, решающего важнейшие политические вопросы Европы так сознательно и логично.

Я думал сначала, что Пизани составлял фразы, но он переводил слово в слово, и я заставил его повторять каждую фразу.

Речь этого визиря, достойная знаменитейших дипломатов Европы, произвела глубокое впечатление на Кутузова, когда на следующий день я приехал отдать ему отчет о моей поездке. Он мне сказал, что, не питай он ко мне такого доверия, он не поверил бы этому чуду. «Садитесь к этому столу, – продолжал он, – и напишите слово в слово ваш разговор с великим визирем». Я исполнил его приказание, затем он взял перо и собственноручно написал императору Александру письмо, при котором отправил мою записку.

Я почти уверен, что это письмо Кутузова имело громадное влияние на мир, который он имел счастье заключить до приезда Чичагова, но это влияние некоторое время не обнаруживалось.

Кутузов просил меня снова поехать в Рущук, предупредить визиря, что он уведомил о его предложениях императора и надеется в скором времени обрести благоприятный ответ.

Я вторично отправился в Рущук, в сопровождении генерала Турчанинова. При втором свидании с великим визирем я был принят с таким же церемониалом, как и в первый раз. Меня угостили такою же музыкой, я так же обедал с великим визирем но разговор не был веден только о политике – мы говорили о военном деле, и его признания (быть может чересчур искренние) из уст великого визиря) меня бы сильно удивили, если бы я не знал, что он партизан-фанатик новой системы регулярного войска.

Он мне жаловался на состав и на дисциплину своих войск. Какая чудная организация в вашей армии! Какая редкая иерархия подчиненности (субординации)! Кутузов передает Вам приказания, Вы их передаете Эссену, Эссен следующему, и все идет, как следует, а я? Я, великий визирь, должен быть во главе всех нападений, если только я хочу, чтобы мои люди дрались бы.

Вы меня ранили на аванпостах, я Вас видал, мы оба были не на своих местах, но если бы не я, никто не пошел бы. Вы имеете каждый день правильный отчет о состоянии вашей армии, а я никогда не знаю, что я имею в своей. Я принужден созывать банды разбойников. Один начальник, имея 500 человек, брал провизии на 2000 человек. Один байрактар должен иметь под начальством у себя не менее 100 человек, а он порою не имеет и 20-ти.

После поражения половина моей армии дезертирует, можем ли мы долго воевать с вами?

Если бы мы имели регулярную пехоту, тогда бы наша громадная кавалерия могла бы быть страшной; она уничтожила бы все неприятельские войска, которые наводились бы на нее нашими пехотинцами. Я бы желал в предстоящем сражении между вами и Наполеоном командовать у вас кавалерийской линией. С ее помощью и с вашей пехотой и артиллерией вскоре не осталось бы в живых ни одного француза».

Заметив, что я смеюсь при последнем его выражении, он прибавил: «Вы полагаете, что я шучу? Нет, серьезно; я бы считал за величайшее счастье драться в ваших рядах; я люблю войну и провел в ней почти всю свою жизнь и смотрите, – сказал он, снимая свой тюрбан, – смотрите мою голову (она была рассечена ударами сабель). Я получил 50 подобных ударов, сражаясь за моего повелителя против разбойников».

Ахмет был человек лет 50-ти приблизительно, среднего роста, смуглый. с оставшимися знаками ветряной оспы и краснухи, волосатый до концов пальцев, с ужасной физиономией и видом профессионального разбойника, но глаза у него были живые и умные.

Я никогда не мог понять, что заставило турок принять наш мир, столь необходимый для нас[148]. Я убежден, что ни один член турецкого конгресса не был ни подкуплен, ни ожидал каких-нибудь благ.

Самый значительный из них, Галиб, был беден и остался бедным. Князь Мурузи тоже не нуждался в нашей протекции, чтобы обрести место господаря. В ожидании 6-месячного мира человек, даже не погруженный в военное или дипломатическое дело, мог ясно увидеть, что мы сами собой принуждены были бы отступить за Днестр.

Какая же была причина заключать этот мир, удобный для нас? То, что мне высказал великий визирь, могло иметь влияние только на глубокомысленные и предусмотренные предположения этого удивительного человека, да на умного и очень образованного Галиб-эфенди, но, без сомнения, не могло влиять на других министров и на султана. Меня уверяли, что бедствие армии так испугало великого повелителя, что он еще более стал страшиться янычар и приказал визирю заключить мир, которого желали последние и народ.

Откинув все эти причины и наши последние неожиданные успехи, мы были счастливы стоять на Днестре и вернуться к прежнему положению. Казалось, великий визирь думал, что сохранение его собетвенной головы зависело от этого мира, которого он хотел и должен был заключить. В общем, надо было надеяться на Русского Бога (Roussky Bog), так как известно, что все им удается на войне и в дипломатии.

Ахмет сильно беспокоился за свою судьбу, так как имел основание опасаться, как примет султан весть о гибели своей армии. Он старался не выказывать своих тревог, усугублял свою строгость, продолжал рубить головы и не был уверен, сбережет ли еще свою на 24 часа.

Великий визирь, кончающий свою карьеру обыкновенно в ссылке или фатальной веревкой, ожидающей каждую минуту быть наброшенной на его шею, в обыкновенное время чрезвычайно могуществен: он может отрубать головы, он единственный шеф армии, политики и внутренних дел. Эти привилегии превосходны, но перспектива, которую великий визирь всегда помнит, должна сильно отравлять наслаждения его деспотизма, если только деспотизм может иметь наслаждения.

Кампания 1812-го года

Турки заразили чумой те деревни, в которых они были расположены, и вскоре эта болезнь распространилась между жителями в виде эпидемической лихорадки, жертвой которой умерло много народа. Мы считали себя очень счастливыми (как я уже заметил), что сами избежали чумы.

В Петербурге были очень недовольны, и совершенно резонно, узнав о непонятном перемирии, сделанном Кутузовым. Все хотели, чтобы он заставил турок сдаться военнопленными. И действительно, они должны были сделаться ими. Не утвердили также название «мусафир», данное беглым из Слободзеи.