Исход из Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

class="p1">— Это меч чести, которым Рани наградила меня в прошлом году, и я очень горжусь им. Может быть, я не носила его так часто, как была должна, из-за страха, что с ним что-нибудь случится.

Орев свистнул, и Крапива сказала Сабе:

— Это прекрасно!

Саба улыбнулась Гагарке:

— Эта девочка разрешила мне сохранить его. Я сказала ей о нем, и она ответила, дескать, пускай остается — Гагарка не будет возражать.

— Я бы хотел назад свой тесак, — пробормотал Гагарка. — Только его увела ваш полковник.

— Если ты вернешься с нами, я попытаюсь найти его.

— Нет резать! — Орев перепрыгнул с плеча Шелка на плечо Сабы, чтобы тщательно оглядеть меч.

Она обнажила его и сделала полшага назад, держа его за клинок обеими руками на уровне глаз.

— Клянусь на мече, что, пока кальде Шелк находится на моем корабле, я буду делать все, что он говорит мне, и, когда я повезу его и его друзей в их город, они будут пассажирами, а не пленниками.

Шелк кивнул:

— На этих условиях, генерал, мы возвращаем вам командование.

— Вы разрешаете мне поговорить через стекло с Дворцом и рассказать им, что происходит?

— Если вы так решите. Вы — командир.

Саба опустила меч:

— Если я нарушу клятву, вы можете взять его и сломать.

Она провела их через гондолу в наполненную воздухом каюту, из которой Шелк выбрался на палубу. В ней стояли шкафы, большой стол и два кожаных кресла; на одной из стен, рядом с дверью, висело стекло.

— Это штурманская рубка, — сказала Саба Шелку, — нервный центр моего корабля; здесь находятся наши карты и приборы для навигации. И голосовые трубки, через которые можно говорить с офицерами в кокпите. Вы слышали о них? Чем-то похоже на стекло, но связь только с одним местом, и все, что вы можете сделать — говорить.

— Вот здесь ты и должна быть, — сказал Гагарка, но Шелк покачал головой.

— Прямо над нами, — показала Саба, — люк. В основном мы выбираемся наружу, чтобы измерить угол между кораблем и солнцем. Сейчас он должен быть равным нулю. — Она сглотнула. — Я проверю его, как только поговорю с Дворцом.

Рог коснулся руки Шелка:

— Не возвращайтесь туда, кальде. Пожалуйста?

— Ты был там, наверху? — спросил Гагарка. — Я слышал, что кто-то едва не крантовался.

— Он собирался спрыгнуть, — сказал Рог Гагарке. — Я схватил его и, похоже, вытянул назад, только ничего не помню: какая-то борьба, крыша исчезла, и музыка. — Он озадаченно посмотрел на Шелка. — Мне кажется, что где-то внизу проходил концерт.

— Я увидел зло в витке, — объяснил Шелк. — Я думал, что знаю его, хотя на самом деле не имел ни малейшего понятия. Несколько дней назад я стал его видеть более ясно.

Он подождал, не скажет ли кто-нибудь чего-нибудь, но все промолчали.

— И час назад я увидел его совершенно отчетливо, и оно было ужасно. Еще хуже: вместо того, чтобы сосредоточиться на зле в себя, как я должен был поступить, я обратил все свое внимание на зло в других. Должен вам сказать, что тогда я увидел много зла даже в Роге, например. И все еще вижу.

— Кальде, я никогда не говорил…

— И это ужасно, ужасно неправильно. Я не имею в виду, что зла нет — конечно, оно есть и будет всегда, потому что оно неискоренимо; но когда я стал видеть только его — не просто зло Рога, но и зло всех остальных, — это нанесло мне гораздо больший вред, чем все, что мог сделать мне Рог: я перестал видеть добро. И видя только зло, я захотел, всем сердцем, воссоединиться с Внешним. Это сам по себе злой поступок, но Рог спас меня от него.

— Я очень рада. — Крапива посмотрела на Рога сияющими глазами.

— На самом деле просто тем, что поднялся на крышу гондолы. И, ради Рога, я больше не пойду туда, хотя от этого чуда — стоять в небе и улыбаться проплывающему под тобой витку — очень трудно отказаться; стоя там, я понял, что ощущает Скиахан во время полета.

Гагарка прочистил горло:

— Я хочу рассказать тебе об этом зажиме. Ничего, если я все устаканю до того, как она скажет вертаться в Тривигаунт?

— То есть ты нашел его.

— Ага, только это был не топливный насос. Это был смазочный насос.

Саба широко раскрыла глаза:

— Что?

Гагарка не обратил на нее внимания:

— Зажим перекрыл поток смазки, так что моторы стали горячими и остановились. А приборы не показали изменение температуры, потому как они меряют ее в баках. А там все пучком, и насосы работают, но внутрь поступает не шибко много. Мы уже освободили Номер Семь и, могет быть, смогем починить остальные.

— Они никогда не будут такими хорошими, как раньше, — с отвращением сказала Саба.

— Они и не были, — сказал ей Гагарка. — Я уже сделал пару маленьких улучшений.

Орев посмотрел на них обоих:

— Рыба голов?

— Я тоже голоден, — заявил Шелк. — Если уж я выжил, я бы хотел что-то съесть.

Саба подошла к стеклу и хлопнула в ладоши; стекло засветилось, когда в нем сформировалось серое лицо монитора. И тут же его заменили танцующие цветовые пятна — желто-оранжевые, розовые и изысканно-синие, настолько глубокие, что стали почти черными.

Шелк упал на колени; для него залитая солнцем штурманская рубка и ее обитатели исчезли.

— Шелк? — Лицо в стекле было невинным и чувственным, и сверхъестественно прекрасным. — Шелк, не хочешь ли стать Пасом? Тогда мы были бы вместе… Шелк.

Он наклонил голову, не в силах говорить.

— Они, в Главном компьютере, могут тебя просканировать. Как просканировали меня, Шелк, вместе с ним. Он держал меня за руку…

Шелк обнаружил, что глядит вверх, на нее; она улыбнулась и его душа растаяла.

— Ты будешь и дальше жить своей жизнью. Шелк. Как жил. И, одновременно, ты станешь Пасом. А он станет тобой. Смотри…

Лицо, более прекрасное, чем у любой смертной женщины, растаяло, как дым. На его месте появился мужчина с бронзовыми ногами, трепещущими мышцами и двумя головами.

Одна из них принадлежала Шелку.

Глава шестнадцатая

Исход из Длинного Солнца

Они плыли в бесконечной пустоте, подсвеченной далеким черным солнцем, похожим на катушку: летун Скиахан, патера Наковальня и патера Прилипала, старая женщина, называвшая себя Моли, Крапива и Рог, кальде и его жена. Уменьшающееся красное пятнышко — посадочный аппарат — мигнуло.

— Прощай Гагарка, мой ночемолец. — Казалось, говорящий находился близко, хотя в его голосе прозвучала нотка, прилетевшая издалека — мужской глубокий голос, наполненный печалью.