Время расставания - Тереза Ревэй

Дверь гостиной распахнулась.

— Ты можешь войти, Соня. Твое нетерпение ощущается даже через закрытую дверь, — пошутила бабушка, высунув голову в прихожую.

Соня поспешила повиноваться.

— Для двадцать пятого ноября сегодня отличная погода, несмотря на холод, — заметила Ева, открывая шторы. — Тем лучше! Мои бедные суставы ненавидят сырость. Решительно, я начинаю стареть.

Она протянула руки к печке, чтобы согреть их. Соня нахмурила брови: наряд не шел бабушке. Новая белая блузка из синтетической ткани оставляла желать лучшего; что касается черной юбки, то она ниспадала до самого пола, делая фигуру застывшей. Соня сердилась на себя: ведь она обещала бабушке сшить новое платье к концерту, но слишком поздно взялась за работу, и Ева настояла на том, чтобы сначала внучка закончила шить свой наряд. С бархатом работать было сложнее, чем думала Соня.

— Ты очаровательна, моя дорогая, — улыбаясь, сказала Ева.

— Ты так думаешь? — взволнованно спросила Соня.

— Конечно. Иди сюда, я тебя причешу.

Девочка подошла к бабушке и повернулась к ней спиной. Она была уже на несколько сантиметров выше пожилой женщины.

— Бабушка, ты нервничаешь? — спросила Соня, отдаваясь во власть ласковых рук, заплетающих косу.

— Нет.

— Почему?

— Вот уже более тридцати лет я принимаю участие в концертах оркестра «Гевандхауза». Так что его юбилей, сто семьдесят пять лет, для меня прежде всего — это выступление. В любом случае, — добавила она совсем тихо, — после всех пережитых ужасов войны можно сказать, что страх оставил меня. Мне кажется, что этого чувства я лишилась раз и навсегда.

Соня примолкла, смущенная серьезным тоном бабушки. Фрау Крюгер так редко говорила о том трагическом времени!

— Как бы я хотела, чтобы страх покинул и меня тоже, — прошептала девочка.

Ева взяла внучку за плечо и развернула к себе лицом. Затем она охватила ладонями ее лицо.

— Не говори так, моя маленькая. Страх необходим для того, чтобы противостоять этой жизни. Страх дает нам силу. Я не боюсь за себя, это правда, но я беспокоюсь о тебе. Когда я думаю о твоем будущем, я опасаюсь, что ты не будешь счастлива. Иногда ты бываешь такой… молчаливой.

Соня внимательно смотрела на любимое лицо, тонкую, поблекшую кожу щек, коротко стриженные седые волосы, морщины, избороздившие лоб, внимательные голубые глаза. Ее бабушка подарила ей все, что необходимо в жизни: любовь, ласку, мудрость, утешение. Она укачивала малышку в своих объятиях, когда девочке снились кошмары, именно она ухаживала за внучкой, когда та болела пневмонией, когда каждый вдох давался с трудом, а легкие казались подушечкой, утыканной иголками. Тогда Соня была вынуждена провести в постели почти два месяца. Чтобы хоть как-то развлечься, девочка принялась шить из лоскутков платья для своей куклы. Выздоровев, она не оставила рукоделие, а начала шить для себя, делая выкройки из старых газет.

— Я тебя люблю, Oma[76], ты ведь знаешь это, — выдохнула Соня.

Улыбка осветила лицо пианистки.

— Конечно знаю, дорогая. И я тоже тебя люблю.

Звяканье ключа в замке входной двери заставило их повернуть головы.

— А, наконец-то! Вот и твой дедушка! Надо же, он не опоздал.

Этот веселый тон, как будто бы призванный скрыть то, что на душе, заставил Соню улыбнуться. Карл Крюгер был всегда точен, как часы. Он сказал, что приедет за ними в шесть, и, подтверждая его пунктуальность, раздался бой настенных часов.

Карл вошел в гостиную — на голове меховая шапка, поношенное тяжелое зимнее пальто болтается на худой фигуре.

— Ну что, дамы, вы готовы? Карета вас ждет.

— Хотела бы я взглянуть на карету! — проворчала Ева. — Увы, в этом городе давным-давно нет карет.

Лицо Карла тут же помрачнело. Когда Ева заговаривала о тяжелых условиях их жизни, пусть и в шутливом тоне, Крюгер всегда чувствовал себя виноватым. Может быть, когда в город пришли советские войска, им следовало бежать из Лейпцига, как поступили многие их друзья, врачи и профессора, которые ушли вместе с американцами, бросив все свои вещи. Тогда Карл колебался, и его нерешительность оказалась фатальной. Мужчина даже представить себе не мог, что он покинет родной город, издательство, которое досталось ему от предков, тогда как впереди его ждала неизвестность. Однако большая часть издательского квартала лежала в руинах, и миллионы книг обратились в дым. Теперь их семью обеспечивала Ева, прославленная пианистка. Как ни странно, но фрау Крюгер не просила мужа уезжать. Поняла ли она, что он мог почувствовать себя дезертиром? А затем разыгралась драма с Розмари, о которой в семье никогда не говорили, потому что Ева не хотела, чтобы Соня узнала правду.

Это случилось зимой 1946 года. Стоял сильный мороз. Угля не хватало, они не могли толком нагреть квартиру, а рацион домочадцев, крошечной трехлетней девочки и двух безработных женщин — был урезан до минимума. Картофель, хранившийся в погребе, замерз и стал несъедобным. На улицах среди сугробов чернели остовы обожженных стен.

В тот вечер, когда любая женщина старалась вернуться домой до наступления темноты, чтобы не столкнуться с мародерствующими русскими солдатами, Розмари отправилась на поиски еды. Ева слегла, так как сильно простудилась. Несмотря на то что она была укрыта несколькими одеялами, целый день ее трясла лихорадка, и молодая танцовщица не решилась отлучиться, когда было еще светло.

Карл возвращался с работы уставший и подавленный. Взятая им сетка для продуктов осталась пустой. Он зашел в магазин, чтобы купить положенные пятьдесят граммов мяса, но ему сообщили, что продовольствие не завезли вовсе. Когда мужчина свернул на свою улицу, к нему бросился растерянный сосед. «Герр Крюгер, идете скорее, случилось несчастье!» Сердце Карла чуть не выскочило из груди — он подумал, что умерла Ева. Крюгер кинулся бежать. «Нет, нет, сюда!» — закричал сосед и потянул Карла за рукав. Он увлек издателя к широкому проходу, соединяющему две улицы.

Розмари лежала на земле: глубокая рана на виске, разбитые губы, распухшая челюсть. Кто-то из прохожих кое-как запахнул полы ее пальто, чтобы прикрыть окровавленную грудь. Юбку тоже попытались натянуть на бедра, чтобы придать изувеченному телу хоть немного достоинства. Молодую женщину изнасиловали и забили насмерть двое солдат в форме Красной армии. Какая-то пожилая дама все видела из окна своей комнаты, расположенной на первом этаже.

Карл опустился на колени рядом с матерью своей внучки. Потрясенный ужасом, застывшим в глазах молодой женщины, он протянул к ней дрожащую руку, не осмеливаясь коснуться этого зверски изувеченного тела, будто боялся причинить ему лишнюю боль.

«Это плата за наши преступления… Моя десятилетняя племянница… И ее мать тоже… Прямо на глазах у моего брата… Он пустил себе пулю в лоб», — прошептал бесцветным голосом какой-то мужчина, стоящий рядом.