Время расставания - Тереза Ревэй

Сергей раздраженно постукивал пальцами по столу, его взгляд был прикован к массивному телефонному аппарату, который возвышался на зеленом сукне, как некий доисторический монстр. Как только он получил послание от Камиллы, он тут же догадался, что случилось нечто серьезное, и удивился своей реакции.

Сначала его захлестнул страх, он даже не думал, что может так бояться за нее, а после того как эмоции поутихли, Сергей испытал неприятное чувство беспокойства и бессилия. Не было ли это неопровержимым доказательством того, что он не забыл Камиллу Фонтеруа и что молодая особа, с которой он встречался последние восемнадцать месяцев, ничего для него не значила?

В какой-то момент мужчине даже пришлось напрячься, чтобы вспомнить черты лица своей новой подруги: короткие черные волосы, челка, скрывающая лоб, — девушка находила его чересчур выпуклым, — миндалевидные глаза, полные губы, подчеркнутые слишком яркой губной помадой: отечественные магазины не предлагали своим покупательницам приглушенных оттенков. Студентка-третьекурсница, Ольга Андреевна обучалась театральному искусству, любила Пушкина, немые фильмы Протазанова, джазовую музыку, которую она слушала по «Голосу Америки», и шоколадные конфеты. Она также утверждала, что любит Сергея Ивановича.

Как он может помочь Максансу Фонтеруа? Подавление Венгерского восстания стало больной темой в стране. Большей части советских людей казалось, что братья-коммунисты их предали, а ведь венгры были обязаны русским победой над фашистами! Молодой француз завел весьма опасные связи. Чьи руки были настолько длинными, что могли бы дотянуться до тюрьмы в Будапеште? Слишком деликатное дело, и урегулировать его можно было лишь на высшем уровне.

В феврале, во время работы XX Съезда партии, Никита Хрущев, собрав за закрытыми дверями делегатов-коммунистов СССР, впервые после смерти Сталина осудил культ личности умершего вождя, а также назвал ошибки и преступления грузина. Тем самым он открыл ларец Пандоры. Восстания вспыхивали одно за другим. Берлин, Варшава… Их поддержал Будапешт… «Это как весеннее половодье, — думал Сергей. — Когда реки постепенно освобождаются от сковывающего их ледяного панциря».

Но Волков лучше других знал, как тяжело сломать адский механизм коммунистической бюрократии. Многие шепотом упоминали о толстенных подшивках документов, которые пропадали самым загадочным образом, а затем стали непонятным образом исчезать отдельные люди. Сергей криво усмехнулся.

В этой замечательной системе, стремящейся построить рай на земле, человек становился лишь незначительным винтиком гигантской машины. Сибиряк поднялся и принялся мерить шагами свой просторный кабинет на Московском проспекте. Уже стемнело. Он видел за окном вспышки фар машин, снующих по улице. Была некая странная ирония в этом очередном повороте судьбы, который позволит ему познакомиться наконец со своей французской семьей. Если Сергей поможет двоюродному брату, то все семейство Фонтеруа будет обязано сибиряку до конца жизни! Камилла выказала невиданное смирение, обратившись к нему за помощью. Даже по телефону он почувствовал, как она взвинчена. И теперь Сергей испытывал некое злорадное удовлетворение, омраченное тайной грустью. Молодая женщина как будто облачилась в доспехи неприступности, которые одновременно защищали ее и делали такой недоступно-далекой.

Ему придется обращаться к старинным товарищам-фронтовикам, чьей молчаливой и строгой дружбой он всегда дорожил. В стране, где за долгие десятилетия все научились постоянно оглядываться через плечо, а в каждом знакомом подозревать стукача, тайного сотрудника КГБ, настоящая дружба ценилась совершенно по-особому, она была как чудо, как спасение. Единожды зародившись, она сохранялась навсегда. Что касается самого Сергея, то его дружеские связи ковались в черной пыли Сталинграда, и потому он мог обратиться к своим старым друзьям практически с любой просьбой. Но до сего дня Сергей никогда ничего не просил. И вот теперь, чтобы получить сведения о молодом французе, затерявшемся где-то в тюремных подвалах венгерской столицы, охваченной огнем, он пойдет настолько высоко, насколько это возможно, — он пойдет в Кремль к первым лицам государства.

Зима явилась в Париж, как нежданная гостья. По улицам гулял холодный ветер. Замерзшие прохожие грызли горячие каштаны, а дети поднимали глаза к серому небу: они надеялись увидеть снег.

Максанс исхудал. После того как он вернулся во Францию, веки у него оставались покрасневшими. Джинсы болтались на слишком худых ногах. Молодой человек постоянно сутулился, как будто пытался свернуться клубком, отстраниться от всего. Он то и дело кашлял, и при этом у него в груди что-то неприятно скрипело и булькало. Ему не следовало курить, но он упрямо сделал несколько затяжек, прежде чем погасить окурок «Gauloises» в пепельнице.

Максанс откинулся на спинку кресла в кабинете сестры, сцепил руки за головой и мрачно посмотрел на ряды специальной литературы и нотариальных документов. Рабочий стол Камиллы был завален всевозможными бумагами, блокнотами с пометками и рисунками. Стаканы раздулись от множества цветных карандашей. Максанс никогда бы не подумал, что его сестра может допустить такой беспорядок в своем кабинете. Напротив него на вешалке висел просторный белый чехол, в котором, должно быть, пряталось пальто или куртка. Стены комнаты выглядели странно голыми — почти никаких украшений! Единственным исключением были зеркало и маленькая картина, написанная маслом: лирический пейзаж освещался лампой из позолоченной бронзы. Молодому человеку показалось, что он узнал холмы Монвалона. Лежавший на полу персидский ковер с выцветшими узорами весьма поистрепался. Господь всемогущий, как же Максанс ненавидел это место!

Когда он подошел к автоматически открывающимся дверям, портье устремился навстречу этому человеку в выцветшей армейской куртке, человеку, напоминающему восставший из могилы труп, с всклокоченными темными волосами и многодневной щетиной, намереваясь не дать незнакомцу войти в здание. Максанс был вынужден назвать свое имя. Смущенный портье позволил члену семьи Фонтеруа войти. В холле, пока Максанс шел к лестнице, ведущей на второй этаж, его сопровождали взгляды продавщиц, похожих на испуганных ланей, но он не обратил на них никакого внимания.

Секретарша Камиллы бормотала нечто маловразумительное: мадемуазель в мастерских, но она спустится тотчас же. Максанс заявил, что подождет сестру в ее кабинете. Молодая женщина, одетая с иголочки, в туфельках на высоких каблуках, так подходящих к ее строгому костюму, не осмелилась ему возразить.

Когда он был маленьким мальчиком, мать часто привозила его на бульвар Капуцинов, полагая, что это доставляет ему удовольствие. Он и сейчас отлично помнил, какой инстинктивный ужас внушали ему шкуры мертвых зверей, разложенные ровными рядами в отделе пушнины, как трупы в морге. А эта подруга его матери, которая чересчур громко и много говорила, подруга, которая сжала его в объятиях столь сильно, что он уткнулся лицом в мордочку лисы со стеклянными шариками вместо глаз. Тогда, будучи пятилетним ребенком, Максанс мог позволить себе физическое сопротивление, и он отбивался с такой силой, что Валентина была вынуждена извиняться.

А позже, в Монвалоне, был козленок, повешенный на крюке, несчастное животное со вспоротым брюхом, откуда вываливались кишки и капала кровь, которую тут же принялась лакать какая-то собака, дрожа от восторга. Максанс не успел убежать. Его вырвало прямо там, в подвале, на собственные ботинки, и он до сих пор отлично помнил отвратительный запах сырого мяса. Местный егерь ничего не сказал, но его усы сердито встопорщились. А вот его сын не упустил возможности посмеяться над изнеженным приезжим. На следующий день Максансу пришлось помахать кулаками во дворе школы, чтобы защитить пошатнувшуюся репутацию парижан.