Жажда - Трейси Вульф

Дышать становится все труднее, по мере того как Джексон собирает в воздушную воронку имеющийся в зале кислород, но мне все равно. Я просто падаю на пол и пытаюсь дышать тем, что осталось внизу, как нас учили на занятиях по пожарной безопасности. Джексон подтаскивает к себе дым все ближе, ближе.

Вскоре в воронку начинает затягивать также Лию и меня. Мы скользим по полу, и я не пытаюсь сопротивляться, чтобы не затруднять Джексону задачу. Я просто отдаюсь его силе и несгибаемой воле, веря, что он убережет меня от всего, даже от самого себя.

Как он делал это всегда.

Теперь дым находится в его власти, между его ладонями, и он пытается сделать так, чтобы тот втянулся в воронку.

Но дым не желает сдаваться без боя. Всякий раз, когда мне кажется, что Джексон уже обуздал дым, какая-то маленькая его струйка вырывается на свободу и все начинается сначала. Но у Джексона есть железная воля и невообразимая сила. Он не сдастся.

Он вращает шар все быстрее, и потолок начинает осыпаться, как и стены, крошится даже пол. Но Джексон не останавливается, продолжая спрессовывать свой шар.

Кислород в зале все разрежается, и теперь мне уже становится по-настоящему трудно дышать. Наверное, ему тоже, хотя этого не скажешь, если смотреть на то, как он втягивает в этот свой шар все, что тут есть.

Дым опять пытается вырваться на волю, но Джексон, взревев, втягивает его обратно в свой шар раз и навсегда. А затем прекращает процесс всасывания материи и энергии, так что землетрясения прекращаются, пол и потолок перестают крошиться, оставшиеся свечи падают на пол, и содержание кислорода в воздухе начинает медленно приходить в норму. Я лежу на полу, стараясь отдышаться, и смотрю, как Джексон еще больше сжимает шар в ладонях и тот превращается в светящуюся сферу размером чуть больше теннисного мяча.

А затем он размахивается и бросает его в Лию.

Светящийся шар ударяет Лию в живот, и ее тело взлетает над полом. Она испускает последний ужасный хрип, вбирая в себя сосредоточенные в шаре энергию и материю, включающую также и черный дым, затем смотрит на Джексона и шепчет:

– Да. Наконец-то. Спасибо.

И взрывается, обратившись в облако пыли, которая медленно оседает на пол.

Сейчас я могу думать только об одном – все закончилось. О боже, наконец-то этому пришел конец.

– Джексон! – Я пытаюсь ползти к нему, к единственному парню, которого я когда-либо любила. Но я слаба, так слаба, а до алтаря так далеко. И вместо того чтобы добраться до него, я протягиваю к нему руку и зову его опять и опять.

Он, шатаясь, бредет по алтарю, наполовину спрыгивает, наполовину падает с него, берет мою руку, подносит ее к губам. Затем шепчет:

– Прости, – и без чувств падает к моим ногам.

– Джексон! – я отчаянно зову его. – Джексон, очнись! – Он лежит неподвижно, и на одну ужасную секунду я не могу понять, дышит ли вообще.

Каким-то образом я нахожу в себе силы, чтобы перевернуть его на спину, прижимаю ладонь к его груди, чувствую, как она чуть заметно вздымается и опускается, и я едва не всхлипываю от облегчения. Но для этого нет времени, ведь из раны в груди, которую ему нанесла Лия, все еще сочится кровь. И его лицо мертвенно-бледно.

– Сейчас я тебе помогу, – шепчу я и, оторвав от моей рубашки еще одну полосу ткани, сминаю ее в комок и прижимаю к его ране, чтобы остановить кровь. – Сейчас.

Но разве это помощь? Ведь он может умереть в любой момент. Он потерял столько крови – больше, чем я сама, – но я не знаю, как ему помочь. Если я сейчас оставлю его и пойду за помощью, он за это время может истечь кровью. Если же я останусь тут, никуда не пойду, он все равно может умереть от потери крови, ведь у меня так и не получилось ее остановить.

Я в отчаянии оглядываюсь по сторонам, ища глазами хоть какие-то нетронутые сосуды с кровью из числа тех, которые некоторое время назад стояли вокруг алтаря. Но их уже нет, и содержавшаяся в них кровь исчезла в воронке Джексона или вылилась на пол вокруг нас.

– Что же мне делать? Что делать? Что делать? – бормочу я себе под нос, пытаясь заставить мой охваченный паникой и ослабленный болью мозг работать. Биение сердца Джексона становится все медленнее, дыхание замедляется тоже. У меня остается все меньше времени для того, чтобы попытаться спасти его.

И я делаю то единственное, что могу придумать. Единственное, что я могу предпринять, – раздираю ногтями раны на моем запястье, пока из них опять не начинает обильно течь кровь. После чего прижимаю запястье к его рту и шепчу:

– Пей.

Поначалу реакции нет. Моя кровь капает на его губы, проходят секунды, может быть, даже целая минута, и я уже начинаю терять надежду. Если он не начнет пить, то умрет. Если он не начнет пить, мы оба…

Он, взревев, приходит в себя. Затем его пальцы, словно тиски, сжимают мою руку, зубы вонзаются в вену. И он сосет, сосет и сосет.

Это и похоже, и не похоже на то, что я чувствовала, когда он пил мою кровь прежде. Удовольствие есть, да, но есть и боль, сильная боль, поскольку он с каждым глотком высасывает из меня столько крови, сколько может. И несмотря на боль, меня охватывает облегчение, а зал вокруг нас начинает погружаться в черноту.

Сейчас мне нет нужды сопротивляться, ведь я не одна. Джексон здесь, со мной, и это единственное, что имеет значение. А потому, когда на меня накатывает следующая волна черноты, я ей не противлюсь.

Вместо этого я предаюсь ей – и Джексону, – веря, что все будет хорошо.

Веря, что Джексон сделает так, чтобы так оно и было.

Первое, что я осознаю, придя в себя, это то, что мне тепло. По-настоящему тепло, что почему-то кажется мне странным, хотя я не могу понять почему. Впрочем, я много чего не могу понять, то и дело медленно переходя от сна к бодрствованию и от бодрствования ко сну.

Например, откуда берется этот странный прерывистый писк.

Или почему у меня такое чувство, будто на верхнюю часть моей правой руки больно давит какой-то неподъемный груз.

Или почему в моей комнате пахнет яблоками и корицей.

В конце концов именно второй вопрос заставляет меня полностью прийти в себя и тряхнуть рукой в попытке прекратить боль.

Первое, что я вижу, открыв глаза, – это женщина в черно-фиолетовом платье, которая держит в руках планшет с бумагой и смотрит на какую-то маленькую машинку, находящуюся рядом со мной. Оказывается, именно эта машинка и издает прерывистый писк. И причиняет моей руке боль, потому что, как только женщина нажимает кнопку, боль и ощущение давления уходят.

Потому что это было измерение кровяного давления. А рядом стоит капельница, и из тыльной стороны моей ладони торчит иголка, присоединенная к ней с помощью трубки.

И я сразу же вспоминаю все – Лию, Флинта, битву.