Дети земли и неба - Гай Гэвриэл Кей

Утром их атакуют, собьют с ног и обезоружат, свяжут и уведут, спотыкающихся, или увезут в повозках, чтобы провести на параде, а потом изувечить и убить во славу Ашара и звезд.

«Не будет вам славы в этом походе!» — хотелось крикнуть ему через пространство между ним и — сколько их там? — пятьюстами османами, а может, и большим количеством. Он увидел, что у них уже горят костры.

Подошел Михо, прихрамывая из-за раны в бедре. Он сообщил, что враги — как они и ожидали — послали солдат окружить их со стороны леса. Они отрезали путь к отступлению на запад в темноте, и собирались атаковать с двух сторон, когда станет достаточно светло.

Все это предсказуемо. Если сражаешься достаточно долго, можно предвидеть тактику, которую против тебя используют. Но это не обязательно тебе помогает. Не в том случае, если у тебя всего шестнадцать бойцов.

— Пора? — спросил Михо.

— Еще нет. Когда будет совсем темно, в середине ночи, — ответил Бунич. — Скажем, когда взойдет луна. Веревки привязали?

— Привязали, — при свете первых звезд Горан Михо слегка улыбнулся. — Их пришлось удвоить.

— Далеко до низа?

— Да. Это безумие и глупость, Хрант.

— Я знаю.

— И чудесно, — прибавил Михо. — Так мы и должны умереть.

— Я не предлагаю умереть, Горан.

— Знаю. Но…

— Но… да.

На этом они закончили разговор. Ему не нравился Горан Михо, но он готов был гордо сражаться рядом с ним где угодно и умереть вместе с ним сейчас, и явиться на божий суд вместе с ним. Не обязательно быть приятным человеком, чтобы быть храбрым.

Он попил, съел немного сушеного мяса, подождал голубую луну. Увидел, как она восходит. Отдал приказ.

Четыре человека пошли к лесу, в том числе старый охотник, Любич. Если ты умеешь читать следы, как волк, то умеешь и двигаться бесшумно, как волк. Маловероятно, что им удастся проскользнуть, но если бы удалось, если бы хоть один или двое из них проскочили мимо османов в лесу и ушли, это было бы замечательно. Никто не попрощался. Они просто ушли.

Оставшиеся двенадцать человек спустились по двум веревкам в черноту под бегущими облаками и звездами. Они перебрались через расселину и утесы к двум маленьким, легким плотам, которые днем смастерили в лесу. Сеньянцы хорошо умели их строить, делали это много раз.

Несколько топоров они принесли с собой (они всегда брали с собой топоры), а несколько взяли в деревнях, которые разорили по пути сюда. Ими они срубили и обтесали колья для заграждения, а также бревна и ветки для баррикады. И они умели делать средства для плавания. Они всё знали о плавании.

Два плота для дюжины человек. Хрупкие, открытые, не хватало гвоздей — в основном они скрепляли их веревками. Поблизости не оказалось лучшего дерева. Приходилось использовать то, что у тебя есть, в том числе — память и гордость.

Последним спустился Зоренко, их лучший скалолаз. Он отвязывал веревки и бросал их вниз, вместе с колышками, потом спустился с этой скалы в темноте. Буничу и в голову бы не пришло попытаться это сделать. Зоренко сделал это легко. Внизу невозможно было увидеть, улыбался ли он, спустившись к подножью, но Бунич думал, что улыбался.

Если повезет, если судьба проявит хоть немного доброты, ашариты не поймут, куда они ушли, и каким образом. Они решат, что сеньянцы убежали через лес, пустятся в погоню — и не найдут их. Будут гнаться за ними много дней в том направлении, дойдут до конца леса, выйдут в поля. Если они поймают кого-нибудь из тех четверых, которых он отправил туда, или всех вместе, они решат, что другие проскользнули мимо них. Так он и задумал.

Вдоль реки тянулась узкая полоска мокрой земли, река текла быстро, мчалась с шумом туда, на запад, к тому, что там ожидало.

А ожидали там пороги и скалы между утесами с обеих сторон, а потом водопад. Склоны постепенно понижались, к югу от реки, а с этой стороны берега были более крутыми. Река в своей теснине неслась быстрее.

Они видели водопады, когда шли сюда, глядя вниз сквозь дождь. «Вот как мы должны умереть», — сказал в тот вечер Горан Михо. Они были детьми моря, очень далеко от него, но эта река текла к соленому морю и к чайкам.

А ашариты, возможно, никогда не узнают, что произошло с теми пленниками, которых они собирались захватить утром. Они могут стать тайной. Провалом врага. Если кому-нибудь удастся рассказать об этом.

Если кто-нибудь из них выживет, думал в тот момент Хрант Бунич, он сможет рассказать миру такую захватывающую историю.

— Ждем, когда забрезжит свет, — сказал он своим людям, этой маленькой кучке, оставшейся от сотни, которая выступила из ворот Сеньяна. — Нам нужно что-то видеть, чтобы получить хоть один шанс, — ему приходилось говорить громко, чтобы перекрыть шум реки.

Кто-то рассмеялся.

— Ха! И что это за шанс? — но он выкрикнул это весело, без страха, он вовсе не собирался сдаваться, и в ответ ему раздался смех у стремительно текущей воды, в темноте.

Хрант Бунич ощутил такую гордость, что испугался, как бы она не разорвала ему грудь.

Несколько позже кто-то произнес:

— Я уже вижу твою уродливую физиономию, Бунич.

Через несколько секунд Хрант отдал приказ сесть на плоты и оттолкнуть их от берега, и река унесла их всех.

На восходе солнца стояла тишина.

Дамаз уже некоторое время не спал, ждал, его тревожило нечто такое, чему он не знал названия. Не дурное предчувствие. Сражения не будет. Неверных осталось всего пятнадцать человек, а их здесь пять сотен. Трудность для них заключалась только в том, чтобы взять их в плен и не убить, вот почему они ждали дневного света. Вероятно, он будет не в первых рядах, и это не займет много времени.

Их люди заняли позицию в тылу у сеньянцев. Он надеялся быть среди них, но новый сердар, придя к ним в конце дня, послал в лес опытных Джанни.

Захват пленных был делом почетным, поэтому приоритет отдавался ветеранам. Сердар заявил, что если кто-то убьет сегодня джадита, его казнят. Дамаз подумал, что их командиры полны гнева — и страха.

Он не считал предстоящий бой очень почетным, но держал эту мысль при себе. Он убил того мальчика в лесу, и убил или ранил по крайней мере двух человек у баррикады вчера. Он не знал, заметил ли кто-нибудь, как храбро он сражался. Их командиры не участвовали в этих первых атаках.

По крайней мере, к нему вернулся слух. Птицы пели, небо светлело. Сегодня утром будет светить солнце. Теперь, после того, как они были вынуждены повернуть обратно, после того, как были уничтожены пушки. «Этими неверными», — напомнил он себе. Уважение и сочувствие были ошибкой, слабостью, позором. Попавшие здесь в ловушку сеньянцы убили многих его товарищей.

Однако выяснилось, что сеньянцев в ловушке нет.

Никого не оказалось за преградой из веток и бревен, за трупами коней и людей.