Дети земли и неба - Гай Гэвриэл Кей

В основном, из-за пушек. Люди погибают на войне, это ожидаемо, приемлемо, но большие пушки, когда они действуют, драгоценны, потому что они так необходимы и так часто подводят. Было почти невыносимо трудно отливать большие орудия, которые сохраняют форму, соответствуют своему назначению и не дают трещин. Именно потеря орудий, больше чего-либо другого, могла стать причиной смерти многих командиров. Даже Дамаз, как бы он ни был молод, это понимал.

Он услышал какой-то звук. Криком предостерег других и бросился за кем-то в погоню сквозь деревья раньше, чем успел осознать это.

Он бегал быстро. Но все равно, этот сеньянец — это должен быть один из них — бежал быстрее, лавируя среди деревьев, как олень или заяц. Звук, который услышал Дамаз, был сдавленным воплем горя. Глупец! Выдать себя вот так. Он удвоил усилия. Убегающий может споткнуться, упасть, лес густой, с корнями и упавшими ветками, и живые ветки могут ударить тебя в лицо. В лесу царил полумрак.

Этот человек может также повернуться и выпустить в него стрелу, если найдет место, где это можно сделать — например, поляну, где Дамазу пришлось бы выбежать на открытое место. Он думал об этом. Они были одни, опередили остальных. Дамаз слышал, как они кричат и тяжело бегут следом. Ему хотелось взять этого разбойника живым, им приказали это сделать. Однако сначала необходимо выжить самому.

Вот и поляна. Дамаз нырнул вперед и вправо, упал и перекатился, когда выскочил на нее. Там росли дубы, уже покрытые листьями, и поляна тонула в их густой тени, цветы здесь не росли. Он увидел грибы и мох, и услышал — но не увидел — стрелу, попавшую в ствол дерева у него за спиной.

Как взять живым лучника, когда ты один? Он вспомнил Кочы, вспомнил внутренний голос, который услышал во время той схватки. Кажется, это было так давно. Он схватил свой кинжал, быстро перекатился второй раз — еще одна стрела пролетела мимо того места, где он только что лежал, вонзилась в землю. Дамаз поднялся, рванулся вперед и метнул кинжал, изо всех сил. Невозможно прицелиться, чтобы только ранить, на таком большом расстоянии, можно лишь надеяться.

И иногда надежда сбывается. Он попал сеньянцу — маленькому человечку — в плечо. С криком выхватывая меч из ножен, Дамаз побежал вперед. Было достаточно светло, чтобы он увидел…

Тот другой человек, этот воин неверных, был моложе него, совсем мальчишка. И с ужасом, который сжал его тисками и не отпустил, Дамаз увидел, как этот мальчик выхватил кинжал и вонзил его в свою шею, и как темная кровь хлынула из раны.

Он не выкрикнул имя солнечного бога. Он просто умер. Прямо там, на поляне, на краю маленькой прогалины в каком-то лесу в Саврадии, вдали от всех мест, которые имеют значение.

В таком уголке мира не должно происходить ничего подобного. Особенно с мальчиком. Дамаз понятия не имел, откуда взялась эта мысль.

Он стоял над сеньянцем. Тяжело дышал. Услышал, как люди с шумом выскочили на поляну у него за спиной.

— Проклятье! — проворчал кто-то, подходя к нему. — И этот тоже? Почему ты его не остановил?

Дамаз не ответил. Он даже не повернул голову, чтобы посмотреть, кто это сказал. Он смотрел вниз на эту смерть, на юное лицо, на мальчика почти его возраста, с такими же светлыми волосами, как у него.

— Заткнись, — сказал кто-то ругающемуся человеку. — Они не позволяют взять себя в плен.

Дамаз и на этот голос не оглянулся. Он нагнулся и выдернул свой кинжал из плеча мальчика. Из раны на его шее вытекло много крови. Он вытер клинок о землю, потом повернулся и пошел прочь из леса, к тому свету, который мог дать сегодняшний день.

«Этого я не убивал», — подумал он. Но это глупо — конечно, он убил. И впереди другие, которых предстоит убить, или они убьют тебя.

«Сеньян», — сказала тогда его сестра. Даница. Она приехала на Сеньян, когда сожгли их деревню. Вместе с его матерью и его дедом, после того, как его увезли маленьким мальчиком.

Налоговых оценщиков, тех двоих, которых они заметили, когда те свернули с дороги, а потом раздели донага и отправили по дороге, убили. Кто-то сообщил об этом банде Скандира в деревне дальше к югу. Говорили, что их разорвали на части, и бросили в поле.

Если это откроется, могут последовать ответные действия. Они были почти всегда, но это место находится так далеко на юго-западе, в глуши, а османы все свое внимание обратили сейчас на север. В какой-то степени звездопоклонники примирились с тем, что эту часть света, где Саврадия становится Тракезией, покорить не так-то легко, и вряд ли удастся. Да она и не представляет для них особой ценности.

Даница поискала в себе и не нашла никакой слабости. Как и сочувствия к тем двоим оценщикам, даже при воспоминании о том, как они, голые, брели по дороге, спотыкаясь. Один рыдал. «Хорошо», — подумала она тогда.

Они подожгли амбар возле маленького гарнизона после долгой скачки на восток вдоль реки. К тому времени в их отряде появилось шесть новых людей; их необходимо было испытать в бою. И Даницу тоже. Солдаты ашаритов в спешке выскочили из деревянных ворот форта, с ружьями, что было глупо в темноте. Даница и двое других лучников уложили их при свете от горящего амбара. Ружья выстрелили, не причинив им вреда. Скандир послал людей подобрать оружие, когда все закончилось. Ружья полезны, просто не в такой схватке.

Но когда они этим занимались, два молодых человека, полуодетые, крича от страха, выбежали из амбара с поднятыми руками. Парень и девушка. Они нашли местечко, где можно провести ночь вдвоем. Пока Даница смотрела, колеблясь, Скандир и еще один мужчина подъехали и убили обоих.

Остаток ночи они провели, вернувшись немного назад, на запад, в двух соседних домах фермы с пристроенными амбарами. Один из фермеров-джадитов и его жена уступили Скандиру свою кровать, поэтому Даница тоже спала в кровати. Он всегда принимал подобные предложения, к тому моменту она уже это знала. Он также знал, где можно найти кров. «Это позволяет людям чувствовать, что они тоже играют важную роль, — говорил он. — Что они тоже сопротивляются завоевателям: во имя Джада, во имя их отцов и матерей, детей, родителей отцов и матерей, живых и мертвых».

Она сказала ему в темноте:

— Те, в амбаре, были детьми.

— Я не заметил.

— Нет, заметил.

Он молчал, лежа рядом с ней. Крупный мужчина, постаревший, покрытый шрамами и рубцами, похудевший за двадцать пять лет войны и дорог. Он медленно поднимался иногда по утрам, когда было сыро.

— Ладно, да, я заметил, — в конце концов, произнес он.

— Та девочка погибла за то, что спала с мальчиком?

— С мальчиком? С османским солдатом?

— Он не был солдатом, Раска.

— Ты это знаешь? Знаешь?

— Знаю. И ты тоже знаешь. Это был сын фермера или мельника, или…

— Потом он станет фермером или мельником-ашаритом, или проклятым кузнецом, и вытеснит отсюда наших людей! Отречется от нашей веры и будет нас убивать! Будь они все прокляты, девушка! Что я должен был сделать, по-твоему?