Сталинград - Энтони Бивор

Утром 20 января советское наступление возобновилось с новой силой. 65-я армия прорвала немецкую оборону к северо-востоку от поселка Гончар и к ночи взяла его, но главной целью был находящийся всего в нескольких километрах Гумрак.

Эвакуация аэродрома и расположенных поблизости штабов началась следующим вечером, уже под огнем «катюш». Ночью Мильх получил от командования 6-й армии радиограмму: «Гумрак может использоваться только до четырех часов пополуночи 22 января. К этому времени для приема самолетов будет подготовлен новый аэродром в Сталинградском».[899]В последней своей части это сообщение не соответствовало действительности. На взлетно-посадочную полосу под Сталинградским не могли садиться большие самолеты.

Генерал Паулюс, уже полностью смирившийся с судьбой, пребывал в глубокой депрессии. Только что возвратившийся из «котла» майор люфтваффе доложил фельдмаршалу Мильху, что командующий 6-й армией сказал ему: «Какая бы помощь теперь ни пришла, уже слишком поздно. С нами покончено. У наших солдат больше не осталось сил».[900]Майор попытался рассказать Паулюсу об общем положении дел на западном крыле группы армий «Дон», но тот ответил: «Мертвецов не интересует военная история».

Из-за нехватки горючего в полевом госпитале в Гумраке оставили около 500 раненых. На рассвете 22 января вдалеке показались русские пехотинцы, шедшие растянутыми цепями. Когда противник приблизился на дальность винтовочного выстрела, офицеры 9-го зенитного дивизиона, отвечавшего за оборону аэродрома, прыгнули в последнюю машину, и она тут же сорвалась с места. Проехав метров сто, они увидели на дороге раненого с ампутированными ногами – солдат пытался ехать на санках, отталкиваясь руками. Офицеры остановили машину и привязали к ней санки, но, как только автомобиль тронулся, они перевернулись. Места в машине не было, и один лейтенант предложил раненому ехать на капоте. Солдат отказался. Бедняга сказал, чтобы они поскорее уезжали, – он не смеет более никого задерживать. К этому времени машина уже находилась в зоне огня русской пехоты. «Оставьте меня! – кричал калека. – Я все равно не выживу…»[901]Офицеры понимали, что это действительно так. К этому времени каждого, кто не мог идти самостоятельно, можно было считать мертвецом. Они уехали, а солдат остался сидеть на снегу на обочине дороги, дожидаясь, когда его прикончат русские.

Вполне вероятно, он действительно был застрелен, как и многие раненые, находившиеся рядом с дорогой. Писатель-коммунист Эрих Вайнерт пробовал утверждать, что брошенные калеки, пытавшиеся ковылять следом за своими товарищами, попадали под огонь наступающих красноармейцев случайно,[902]однако на самом деле Красная армия, как и вермахт, не обременяла себя заботой о раненых, особенно если это были раненые враги. И все-таки заявление о том, что 500 раненых, оставленных в полевом госпитале в Гумраке на попечении двух больных фельдшеров и капеллана, были зверски перебиты, не соответствует действительности. Красноармейцы просто оставили их на произвол судьбы.[903]Тех, кто остался в живых, через десять дней отправили в лагерь военнопленных в Бекетовке.

По мере того как отступающие немецкие войска стягивались к Сталинграду, признаки грядущей катастрофы становились все более явственными. «Насколько хватало взгляда, лежали солдаты, раздавленные танками, беспомощно стонущие раненые, замерзшие трупы, брошенные машины, разбитые орудия и всевозможное снаряжение».[904]С павших лошадей, валяющихся на обочинах, было срезано все мясо. Солдаты мечтали о том, чтобы наткнуться на сброшенный на парашюте контейнер, полный продовольствия, однако этим мечтам не суждено было сбыться.

Остановить прорыв в центре обороны немецким войскам не удалось, но на многих участках разрозненные группы, отступая, оказывали ожесточенное сопротивление. Рано утром 22 января остатки 297-й пехотной дивизии были оттеснены от Воропонова к южным окраинам Сталинграда. Майор Бруно Гебеле и уцелевшие солдаты его батальона ожидали нового натиска русских. Единственной артиллерийской поддержкой этого отряда стали несколько горных гаубиц. Расчеты получили приказ не открывать огонь до тех пор, пока противник не подойдет на расстояние 200–250 метров. Около семи часов утра, когда остатки батальона Гебеле укрывались от артогня в землянках, наблюдатель закричал: «Господин майор, они идут!» Гебеле подал команду: «Выходим! К бою!» Его солдаты бросились к огневым позициям.

А над полем уже неслось раскатистое: «Ур-р-а!» Ближайшие пехотинцы были в 40 метрах… Немцы открыли огонь из ручных пулеметов, винтовок и автоматов. Русские понесли огромные потери. Впоследствии майор писал об этом так: «Первая цепь была перебита и осталась лежать перед нами, вторая тоже, затем накатилась третья. Перед нашими позициями выросла гора трупов советских солдат, ставших для нас своеобразным бруствером».[905]

Красноармейцы продолжали атаковать. Они просто изменили тактику, сосредоточив огонь на флангах. В половине десятого утра русские прорвались слева, где оборону держали румыны. Автоматная очередь сразила заместителя Гебеле, а сам майор почувствовал сильный удар в левое плечо. Рядом упал старший писарь батальона фельдфебель Шмидт – смерть была мгновенной. Гебеле положил винтовку на свой страшный бруствер и смог сделать еще несколько выстрелов – благо правая рука была цела.

На их позиции накатила еще одна волна русской пехоты.

Гебеле кричал оставшимся в живых солдатам, чтобы вели беглый огонь. Один фельдфебель попробовал стрелять из легкого миномета, однако дистанция была такой маленькой, что встречный ветер отнес несколько мин к своим. Отряд продержался еще несколько часов, потом, с трудом повернув голову, Гебеле увидел, что на водонапорной башне за ними взвился красный флаг. Русские обошли его группу… Майор собрал немногих уцелевших в этом бою и повел их назад, к центру Сталинграда. Город лежал в руинах. Позже один из участников этих событий написал так: «Кроме всего прочего было жутко холодно. И вообще, нам казалось, что наступил конец света».[906]

22 января – на следующий день после того, как Геббельс срежиссировал сталинградскую трагедию, призвав соотечественников к тотальной войне, – 6-я армия получила приказ Гитлера, предопределивший ее гибель. «О капитуляции не может быть и речи. Войска должны сражаться до конца. По возможности соберите части, сохранившие боеспособность, на меньшей территории и удерживайте “крепость”. Ваши мужество и стойкость дали нам возможность создать новый фронт и перейти в контрнаступление. Таким образом, 6-я армия выполнила свое историческое предназначение в этот величайший период истории Германии».[907]