Сталинград - Энтони Бивор

Каждый раз, когда прилетали самолеты люфтваффе, немцы с тоской поднимали взгляд вверх и смотрели им вслед до тех пор, пока крошечные точки не исчезали вдали. «С тяжелым сердцем, – написал один солдат, – мы глядели на свои самолеты и думали о том, как было бы здорово улететь, вырваться из преисподней, в которой нас бросили».[908]После захвата рано утром 22 января аэродрома в Гумраке самолеты стали садиться в Сталинградском, но взлетно-посадочная полоса там была очень короткой. Приземлиться на ней могли далеко не все машины, и вообще рейсов стало очень немного. Воздушный мост рухнул, а вместе с ним и последняя надежда на спасение для тех, кто остался в «котле».

Теперь окруженная группировка получала лишь «бомбы снабжения» – контейнеры, сброшенные на парашютах. Несмотря на многочисленные просьбы командования 6-й армии использовать красные парашюты, люфтваффе по-прежнему продолжало сбрасывать грузы на белых.[909]Все чаще контейнеры падали не туда, куда нужно, поскольку опознавательных полотнищ во многих частях не осталось, а радиосвязь 8-го воздушного корпуса со штабом 6-й армии была потеряна еще 24 января. По предложению Хубе немецким солдатам в развалинах Сталинграда предписывалось при звуках авиационных двигателей ложиться на снег в форме креста, показывая тем самым: «Мы здесь».[910]Кроме того, они должны были пускать в небо сигнальные ракеты определенного цвета, предупреждая летчиков, однако русские тотчас начинали делать то же самое, сбивая пилотов с толку. И все это в темноте и в условиях плохой видимости… Сильный ветер относил контейнеры через линию фронта, которая менялась чуть ли не ежечасно. Грузы часто попадали в руки тех, кому они вовсе не предназначались. Отчаявшиеся немецкие солдаты пытались подобрать контейнеры, упавшие на «ничьей» земле, и становились легкой добычей для русских снайперов. В самом Сталинграде голодные немцы стали устраивать засады на солдат противника только ради того, чтобы забрать у них вещмешки с хлебом.

Хуже всего после потери Гумрака пришлось раненым, для которых не оказалось места в самолетах. «Обессиленные, мы тащились к развалинам города, – рассказывал впоследствии один из оставшихся в живых, – ползли на четвереньках, словно дикие животные, в надежде найти там хоть какую-нибудь помощь».[911]

Условия в госпиталях, наспех организованных в Сталинграде, были еще хуже, чем в Гумраке. Около 20 000 раненых разместились в подвалах под развалинами зданий, а к этой цифре еще нужно добавить больных и обмороженных, так что общее число, вполне вероятно, доходило до 40 000 человек. 600 тяжелораненых лежали в здании разрушенного сталинградского театра, где не было ни света, ни воды. «Стоны, просьбы о помощи и молитвы смешивались с грохотом артобстрелов, – свидетельствует врач 60-й мотопехотной дивизии. – В нашем госпитале был ужасающий смрад – пахло дымом, кровью и гниющей плотью».[912]Бинтов и лекарств почти не осталось.

Несколько врачей из частей на передовой получили приказ прибыть в Сталинград – нужно было оказывать помощь тяжелораненым и больным, которых разместили в подземных тоннелях в крутых склонах по берегам Царицы. В этом комплексе, похожем на штреки шахты, находилось свыше 3000 раненых. Доктор Герман Ахляйтнер, впервые оказавшись в таком тоннеле, вспомнил слова из «Божественной комедии»: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».[913]У Данте Алигьери это концовка надписи, размещенной над вратами ада. Ахляйтнера потрясли груды замерзших трупов перед входом. Внутри картина преисподней усиливалась дрожащим пламенем самодельных масляных светильников, единственного источника света. Вдыхать зловонный воздух, лишенный кислорода, не хотелось. Больные и раненые получали по одному тонкому ломтику заплесневевшего хлеба в день и все время просили есть. Санитары размачивали горбушки и кормили этой кашицей тех, кто не мог держать ложку сам. Катастрофическая нехватка перевязочных материалов обернулась серьезной проблемой при лечении сильных обморожений. «Нередко, – писал Ахляйтнер, – пальцы рук и ног отделялись от тела вместе с грязными старыми повязками». Избавиться от вшей не представлялось возможным. Фельдшеры, делающие перевязки, впоследствии вспоминали, как на их руки с тел раненых устремлялась серая масса паразитов. Когда человек умирал, вши переползали с коченеющего тела на новую живую плоть. Врачи делали все возможное, чтобы изолировать заболевших тифом, как только ставился такой диагноз, но иллюзий у них не оставалось – скоро начнется эпидемия. По словам Ахляйтнера, как-то один молодой солдат, обведя взглядом эту преисподнюю, пробормотал: «Они там, в Германии, даже не представляют, что здесь творится…»

Армия Рокоссовского теснила немцев из степи к Сталинграду, и вскоре число немецких солдат в разрушенном городе достигло 100 000 человек. Многие, если не большинство, страдали от дизентерии, желтухи и других инфекционных болезней.

Отношение жителей Сталинграда к солдатам окруженной группировки не всегда было враждебным. Об этом свидетельствуют военнослужащие 297-й пехотной дивизии. «Две русские женщины целый час растирали мои обмороженные ноги, – писал впоследствии один лейтенант. – Они смотрели на меня с состраданием и говорили, что нельзя умирать таким молодым…»[914]Та же самая группа солдат и офицеров, к своему изумлению, обнаружила нескольких жительниц города в частично разрушенном доме. Женщины только что испекли хлеб из прелого зерна и согласились обменять буханку на кусочек мороженой конины.

Понятия «полк» и «дивизия» окончательно потеряли смысл. В 14-й танковой дивизии осталось меньше 80 человек, способных держать в руках оружие. Не было больше боеприпасов ни к танкам, ни к тяжелым орудиям. В такой безнадежной ситуации воинская дисциплина упала. Сопротивление продолжалось в основном из страха перед местью русских.

Зная, что встречного огня опасаться не приходится, «тридцатьчетверки» давили гусеницами огневые точки немцев вместе с теми, кто там находился. Блиндажи и укрепленные здания расстреливались из полевых орудий прямой наводкой. Не имея возможности ответить, немецкие солдаты страдали от страшного чувства полной беспомощности. Они ничего не могли сделать ни для себя самих, ни для своих раненых товарищей. О своем собственном неудержимом наступлении летом прошлого года они теперь вспоминали как о чем-то бывшем вовсе не с ними.

25 января Паулюс и полковник Вильгельм Адам, один из старших штабных офицеров, получили легкие ранения в голову.