Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля - Дмитрий Николаевич Петров

когда ко мне заходили мужчины, я с надеждой смотрела, нет ли у них в руках повязки, чтобы завязать мне глаза. Ведь это могло бы означать, что сейчас войдет он.

Мое ожидание увенчалось его приездом. Наступил день, когда все повторилось. Он вошел, этот человек. Я не могла его видеть, но вся уже трепетала в ожидании его прикосновений.

Наше свидание было таким же, как и первое. Это было то, чего я так нетерпеливо ждала, замирая от предвкушения.

Все было так же, кроме конца. Он не стал жечь мою попку сигаретой. Он посадил меня на кровати рядом с собой и сказал:

— Ну вот, детка, все и закончилось. Тебе было тяжело тут, — он обнял меня за плечи и прижал к себе. — Ты навсегда запомнишь эти дни. А самое главное, ты запомнишь меня. И знаешь, почему?

Я сидела, прижавшись к нему и замерев, не смея шевелиться и затаив дыхание.

— Так ты знаешь, почему ты никогда меня не забудешь? — спросил он меня снова. И поскольку я молчала, он сказал: — Женщина может забыть кого угодно. И что угодно. Она может забыть мужа, любовника… Но она не забудет мужчину, который содомировал ее. Она не забудет мужчину, который порвал ее так, как я порвал тебя. Ты еще в этом убедишься.

Он говорил тихо, и голос его звучал над моим ухом ровно, спокойно и убедительно. Я же поняла из его слов сначала только первые. Он сказал, что все кончилось.

Вероятно, он понял мое состояние, потому что не стал томить меня.

— Твой муж отдал наконец деньги, которые мы хотели, — произнес незнакомец. — Так что, прощай. А еще лучше сказать — до свидания. Мы еще увидимся с тобой. Ведь ты будешь меня ждать?

Я молчала до тех пор, пока он чуть-чуть не встряхнул меня. Тогда я произнесла то, что он ожидал от меня услышать:

— Я буду ждать вас…

После этого он ушел, а вместо него в комнату пришли все трое мужчин. Они развязали мне глаза, и я увидела в руках у одного из них мою одежду, которую они отняли у меня.

— Одевайся, — с этими словами мне бросили на кровать одежду, и я стала лихорадочно ее на себя натягивать.

Никогда не забуду, какими глазами они смотрели на меня в эти минуты. Глаза всех троих были полны пресыщенности и презрения ко мне. Как будто перед ними торопливо одевалась проститутка, которую они только что поимели. В общем-то это и было так. Только они имели меня все эти десять дней. И так, как ни одна проститутка не позволила бы с собой обращаться…

Наконец я оделась и даже застегнула пальто. Меня вывели с завязанными вновь глазами из дома и посадили в машину.

Не прошло и часа езды в абсолютной тишине, и меня высадили у станции метро «Озерки». С моих глаз просто сняли повязку и сказали:

— Иди. Ты свободна.

Я вышла из машины и, как сейчас помню, хотела посмотреть на ее номер. Я так и сделала, но даже не стала запоминать его, потому что вдруг подумала, что это не имеет никакого значения. И что я все равно, в любом случае не стану обращаться в милицию. И вообще никуда… Это бессмысленно, а позор для меня будет огромный.

Дома ко мне бросился с распростертыми объятиями Вася. Он плакал, и я видела слезы на его лице. Он радовался тому, что все так счастливо закончилось.

— Я так волновался, что они не отдадут мне тебя, — говорил он, бережно усаживая меня на диван. — От них ведь чего угодно можно ожидать.

Я не рассказала ему ничего. Вообще ничего из того, что мне пришлось пережить. Только спросила:

— Почему ты так долго не отдавал деньги? Ведь меня могли отпустить почти сразу.

— Да, — ответил он убежденно. — Но у меня не было столько денег. Мне пришлось занимать, а человек, у которого можно занять, уехал, и приехал только вчера. Я сразу же и отдал деньги, как только получил у него.

— Разве ты мог занять деньги только у одного человека? — не поняла его я.

— Конечно, ты права, — ответил Вася, растерянно. — Но только он мог дать мне деньги без процентов. Он так и сделал, особенно когда я сказал ему, в чем дело. Это мой партнер из Финляндии. Ты как-то видела его. Ах, что бы ему не уезжать на десять дней как раз в это время… Он дал бы мне в долг сразу, и тебе не пришлось бы томиться в плену.

Потом, видя, что мое непонимание не проходит, он пояснил:

— А все другие дали бы в долг под сто процентов. То есть я взял бы у них сто миллионов, а пришлось бы потом отдавать двести. Ты же знаешь нынешние правила.

— Но ты мог бы отдать и двести, — сказала я. В конце концов мои десять дней, которые я там провела, стоили двухсот миллионов. Ты вполне мог бы отдать… А потом… Потом, ты мог бы продать что-нибудь. Икону… Или свою коллекцию.

— Ну, что ты говоришь, — почти возмутился Вася, как будто я сказала глупость и сама этого не понимала. — Брать в долг под сто процентов — это же не в моих правилах… Ты знаешь это. А насчет продажи иконы или коллекции — то ведь за короткий срок я не мог бы продать их за настоящую цену. Чтобы получить столько, сколько они действительно стоят, нужно долго искать хорошего покупателя. Того, кто понимает и готов платить… Я страшно продешевил бы, отдав эти вещи за бесценок.

Я все же не сдержалась тогда и чуть не проговорилась.

— Ты говоришь «Не в моих правилах», — сказала я. — И ты говоришь — отдал бы вещи за бесценок… Я не понимаю тебя. А разве в твоих правилах, чтобы у тебя похищали жену разные подонки? И разве десять дней, которые я у них провела, — это бесценок? Ты подумал обо мне? Десять дней в руках подонков — разве это не стоило того, чтобы ты отступил от своих принципов и немного продешевил с продажей предметов?

Тут он испугался. Глаза его потемнели. Он схватил меня за руки:

— Они что-нибудь делали тебе? — спросил он, и я почувствовала, как он весь напрягся от тревоги. — Они обижали тебя? Или еще что? — он боялся произнести слово «изнасиловали»… — Скажи мне, эти подонки, как ты говоришь, они причинили тебе какой-нибудь вред?

Он держал меня за руки и заглядывал мне в глаза, думая, что прочитает