Рижский редут - Далия Трускиновская

Мы не собирались засиживаться, но, когда она разложила все гостинцы, как-то незаметно для себя завели светскую беседу.

Нас было пятеро, и мы расположились в крошечной комнатушке очень тесно. На столе горел свечной огарок, в запасе имелся еще один. Из мрака выступали только наши лица. Я устроился так, чтобы видеть нашу незнакомку (она все еще была незнакомкой!), рядом со мной приткнулся Артамон, Бессмертный уступил нам лучшие места и сам сел на подоконник. Потом, правда, Сурок отдал ему табурет.

Издали доносилась пушечная канонада – это наши лодки провожали последние неприятельские части, спешащие уйти через Двину на курляндский берег.

– Мне кажется, что мы встречались в Санкт-Петербурге, – несколько неуверенно сказал Сурок. – Но я не мог себе представить, что племянница графа Ховрина окажется вдруг в шести сотнях верст от родного дома, в чужом городе, вдали от близких…

– Я не племянница ему, а его воспитанница, дитя, взятое в дом из милости, – отвечала незнакомка. – И окрещенное в православие. Мне дали имя Ксении, но… впрочем, об этом – в свое время…

– Вы ведь не полячка, сударыня? – спросил Бессмертный.

– Я француженка, которая оказалась в России еще младенцем. Я даже могла бы назвать себя парижанкой, если бы помнила хоть что-то парижское. О доме, в котором мы жили, я знаю со слов Луизы. Я не помню и даже не могу помнить этого дома, – вздохнула незнакомка, – но Луиза столько раз его мне описывала, что я могла бы узнать его сразу. Он стоит на улице Сен-Дени, почти на углу улицы Пти-Лион, неподалеку от площади Сен-Сюльпис. Дом этот очень стар – у него остроугольная крыша, четыре высоких и узких окна по фасаду, а над крыльцом кровля образует навес, защищающий от дождя. У него три этажа, два каменных, а верхний, третий, сколочен из досок. Но главная примета – над крыльцом нарисована кошка на задних лапах, играющая в мяч с человеком одного с ней роста. Кошка и человек раскрашены самым варварским образом. Луиза полагает, что эта картина служила вывеской, но чьей – понять невозможно. Может быть, перчаточника – ведь они, говорят, изготавливали перчатки из кошачьих шкурок. А может, мастера, который делал ракетки и мячи.

– Этой картине, выходит, очень много лет, – заметил Сурок.

– Луиза говорила, что кафтан на дворянине времен чуть ли не короля Луи Пятнадцатого. Но Бог с ними, с дворянином и кошкой… – незнакомка вздохнула и помолчала, собираясь приступить к главной части своего рассказа. – Дом этот – свидетель гнуснейшего предательства, какое только возможно. Но…

Она вдруг усмехнулась, и усмешка эта мне не понравилась; такую же гримасу я видывал на лице Сурка, когда он затевал что-то недоброе.

Артамон поднял голову и посмотрел на свою возлюбленную с тревогой. Действительно, эта девица если какие чувства и вызывала, то тревогу – в первую очередь. Она, кажется, все, что в ней было, и силу характера, и дарования, и даже красоту свою, поставила на службу одной цели, и цель эта – гибель врага.

Дядюшка мой, будучи простой душой, дураком все же не являлся. Он хотел понять, откуда в его избраннице столь неженские страсти, а сам спрашивать опасался. Поэтому вопросы, по безмолвному уговору, задавали мы с Сурком.

– Расскажите все с самого начала, – попросил я. – Чтобы не пришлось вновь возвращаться к минувшему, если мы вдруг чего-то не поймем.

Она кивнула.

И мы услышали наконец правду о том, как она стала отчаянной мстительницей, кстати, вопреки своей православной вере, предписывающей прощать врагов. Но винить за это девицу невозможно – слишком сильна духом была та, что обучила ее мести.

Свеча горела неровно, света давала мало, и мы волей-неволей сдвинулись потеснее, почти лицом к лицу.

Наша незнакомка начала не совсем уверенно – у меня даже возникло подозрение, что она сочиняет прямо на ходу. Потом оказалось, что она просто выбирала имена. У французов обычное дело, когда младенец, рожденный в благородном сословии, получает их три и более. А для разговора, да еще на русском языке, это не годилось, и она оставила каждому герою своей истории минимальное количество имен.

– Вы правы, господин Морозов, – сказала она мне. – И я начну с… с тысяча семьсот семьдесят шестого… да, семьдесят пятого или семьдесят шестого года… впрочем, сейчас это значения уже не имеет. В одном благородном семействе воспитывались две девицы – старшую звали… старшую звали Эрмина, младшую… младшую звали Франсуаза. Франсуаза была родной дочерью графа де Бельфей, Эрмина – его племянницей, дочерью его покойного кузена, унаследовавшей от родителей скромное состояние. Франсуаза же считалась очень богатой невестой, потому что была наследницей двух богатых теток по материнской линии. Девицы росли вместе, их одевали одинаково, учили их одни учителя, и они воистину были сестрами. Первой отдали замуж Эрмину. Ее избранником стал маркиз де Буа-Доре, такой же юный, пылкий и благородный, как она. Но замужество Франсуазы все откладывалось и откладывалось – родители хотели угодить двум старым теткам, чтобы они не лишили девушку наследства. Итак, Франсуаза, молодая и пылкая, могла лишь мечтать о венчании и своей семье. В это время она познакомилась с молодым дворянином из Бретани. Встречал ли кто из вас бретонцев, господа?

Мы, не сговариваясь, пожали плечами. Французов каждый из нас знал не менее десятка, но отличить на вид бретонца от нормандца я бы, пожалуй, не взялся, а Артамон с Сурком вряд ли вообще задумывались о таких отличиях.

– Они обычно невысоки ростом, плотного сложения, кожа их отличается какой-то особой смуглотой – говорят, бретонца нельзя по цвету кожи спутать с провансальцем, не знаю, может, и так… Они обыкновенно черноволосы, и у них карие проницательные глаза, но… но это не та красота, которая ценится в свете… – Незнакомка несколько смутилась. Очевидно, молодой бретонский дворянин отнюдь не был красавцем, но она стеснялась прямо сказать об этом.

Мы молчали, ожидая продолжения. Бессмертный, забравшийся в самый дальний угол комнаты, был почти незрим и ни словом не выказывал своего присутствия. Сурок так и сидел на табурете, Артамон вертел в руках какую-то веревочку. Он чувствовал себя неловко, вынужденный выслушивать историю о том, как его возлюбленная стала в душе убийцей.

– Франсуаза и тот молодой человек полюбили друг друга и вступили в тайный союз. Они хотели устроить побег, укрыться в Англии, но по странной и злой причуде судьбы оказались разлучены. В одну ночь бретонец не пришел на свидание и исчез навеки. А бедная Франсуаза уже была в ожидании. Положение ее было ужасно. Она призвала на помощь свою кузину, сестру, и подругу. Эрмина откликнулась на зов, и несколько месяцев спустя Франсуаза тайно родила девочку. Эту девочку назвали Луизой. Она родилась или в конце семьдесят пятого, или в начале семьдесят шестого года – это ей и самой не было известно. Чтобы надежнее скрыть день и месяц ее рождения, девочку окрестили с большим опозданием.

– Вот оно что! – воскликнул Сурок.

– Да, моя бедная Луиза по отцовской линии принадлежала к одному из самых древних, хоть и обнищавших, родов Бретани. И всю гордость, всю пылкость, все упорство предков унаследовала она одна. Теперь я наконец могу сказать о ней всю правду. Но слушайте…