Рижский редут - Далия Трускиновская

Мы промолчали. Троим из нас было порядком стыдно за дурацкую ошибку. Главным виновником ошибки стал я – и, увы, сознавал, что если бы я доверился Луизе и Натали, многих печальных приключений могло бы и не быть.

– Арман Лелуар был подмастерьем у печатника. Он заметил хорошенькую бретонку и предложил ей – нет, не брак, революция презирала вечный союз мужчины и женщины, он предложил ей стать его любовницей. Разумеется, Луиза отказалась, а когда он стал настаивать – дала ему пощечину, и не одну. Лелуар, разозлившись, поклялся, что девица будет принадлежать ему, и стал за ней следить. Так он случайно обнаружил убежище маркиза де Буа-Доре и его семьи. И тут ему пришлось делать выбор…

Он мог потребовать от Луизы, чтобы она расплатилась с ним за сохранение тайны любовью. Неизвестно, что бы из этого вышло – Луиза потом клялась, что была бы его любовницей, прислугой, рабыней, лишь бы спасти свою семью и жениха, которого она боготворила, но я не знаю, право, не знаю, она не была создана для унижений, она не смогла бы принадлежать этому человеку… К счастью или к несчастью, этого он не потребовал. Он иначе распорядился своей находкой – он донес на маркиза де Буа-Доре в якобинский комитет, и были посланы люди – схватить несчастную семью и доставить ее в тюрьму.

Луиза как раз ходила в лавки за хлебом, вином и овощами. Возвращаясь, она издали увидела у дверей дома толпу и карету с зарешеченными окнами. Поняв, что произошло, она кинулась к дому, чтобы разделить участь своих любимых. Она подбежала – и окно второго этажа распахнулось, в окне стояла Эрмина де Буа-Доре с маленькой дочкой на руках. Она хотела спасти ребенка и бросила его вниз, надеясь, что добрые женщины поймают девочку. Но дитя попало в руки Луизе. Луиза и Эрмина обменялись одним-единственным взглядом! И Эрмина улыбнулась ободряюще, что означало – беги, спасайся, живи! Луиза, прижимая к себе плачущую девочку, кинулась наутек… Когда из дома выбежали злодеи, никто из соседей не выдал Луизу, и она с ребенком смогла скрыться. Имя девочки было Камилла. Камилла де Буа-Доре. Последняя из рода Буа-Доре. Это – я! Теперь вам понятно?

Она замолчала. Мы избегали ее взгляда. Собственно, мне почти сразу было понятно, кем окажется эта девушка. Даже Артамон, и тот не изъявил удивления, услышав наконец имя своей возлюбленной.

– Мои родители, старший брат и старшая сестра погибли на эшафоте. Младшие братья пропали без вести – их увезли вместе с родителями в тюрьму, откуда они уже не вышли. Луиза пробовала узнать о них – бесполезно! Но вы не знаете Луизы… это сердце, которое умеет любить и ненавидеть с неслыханной силой… Луиза любила моего брата, любила так, как только это возможно в шестнадцать лет! После его смерти ее сердце окаменело. Она знала лишь одно: предатель должен погибнуть. Но на руках у нее была я, и она, даже узнав от соседей, кто привел якобинских прихвостней и указал им все входы в дом на улице Сен-Дени, не могла ничего предпринять – ведь Эрмина, которую она любила как мать, безмолвно умоляла ее спасти свое дитя! А дитя это было – сестра ее возлюбленного! Луиза поклялась, что вернется и отомстит, и с этой клятвой она скрылась из Парижа, переодетая мальчиком. За плечами она несла корзину, в корзине спала я. Она рассказывала мне о нашем бегстве, и я все это видела внутренним взором, я не могла это помнить – но воспоминания оживали во мне! Луизе удалось добраться до какого-то из германских княжеств, и там Господь сжалился над нами.

Тут лицо Камиллы просветлело. Улыбка тронула и уста Артамона, который был словно музыкальный инструмент, из которого слова девушки извлекали не просто звуки, а чувства. Отчаяние и ярость, одушевлявшие ее речь, отражались на Артамоновом лице, то набирая силу, то слабея – едва ли не в соответствии с голосом Камиллы, звучавшим то громче, то тише.

– В Париже проживало несколько семейств русских аристократов, которые уже в девяносто третьем году ухитрились перебраться в Германию. Луиза случайно увидела на улице графа и графиню Ховриных, они еще в сравнительно спокойное время несколько раз наносили светские визиты маркизу и маркизе де Буа-Доре. Она кинулась к ним, стала называть имена, рассказала об ужасной судьбе их знакомцев. Русские господа не могли ее вспомнить, да и немудрено – кто станет обращать внимание на дочь кормилицы, занимающую место, между горничной и чтицей книг на сон грядущий? Луиза не унималась, она принесла меня и показала графу с графиней. Они увидели сходство мое с отцом и братом, но подлинной уверенности у них все же не было – ведь все мои документы остались в Париже. Луиза валялась у них в ногах, умоляя взять меня в Россию. Это были единственные люди, которые могли помочь.

И граф сказал: «Даже если эта девочка не дочь моего приятеля, покойного маркиза де Буа-Доре, грешно оставлять беспомощного ребенка. Бог вам судья, мадмуазель, если вы солгали. В нашем доме найдется кусок хлеба для этого дитяти».

Луиза пришла в восторг от этих слов и объявила, что возвращается в Париж. Ей было шестнадцать лет – не тот возраст, когда юной девушке следует путешествовать в одиночестве. Граф и графиня выслушали ее, поняли, что она собирается отомстить Лелуару и погибнуть, и постарались отговорить ее от поспешных и опасных действий.

«Дитя мое, – сказала графиня, – девочка привыкла к вам и будет без вас страдать. Бедная малютка нуждается в вашей заботе. Вы поедете с нами в Санкт-Петербург. Французы рано или поздно опомнятся. Вы вернетесь в Париж тогда, когда это будет не столь опасно для вас, и тогда расквитаетесь с предателем».

Так мы с Луизой оказались в российской столице.

Сперва мы жили в графском особняке из милости. Графине нравилось рассказывать в своем салоне, как она спасла двух юных француженок. Она даже возила нас к Наталье Петровне Голицыной, дом которой стал местом сбора французского дворянства, бежавшего в Россию. Но, к сожалению, Луиза не встретила там никого, кто бы узнал ее и подтвердил, что я дочь маркиза де Буа-Доре. Ховрины уже стали сомневаться, правильно ли они поступили, но христианское милосердие не позволяло им избавиться от нас.

Луиза тяготилась своим положением, но оставалась в доме Ховриных ради меня. Я росла, и сходство мое с отцом и старшим братом то делалось более явным, то пропадало. Луизу раздражало, что меня все еще не признают за дочь моих родителей, и она придумала наконец способ найти свидетелей. Вам, господа, известна судьба графа Прованского, младшего брата покойного короля?

Услышав этот вопрос, мы дружно закивали.

– Только он давно уже не граф Прованский, а король французов Людовик Восемнадцатый, – поправил Бессмертный. – Уже лет пятнадцать, если не более. Его провозгласили королем французские аристократы после того, как Директория формально сообщила о смерти дофина, которому следовало стать Людовиком Семнадцатым.

– Как вы относитесь к нему? – спросила Камилла.

– Он больше годится в короли, чем его несчастный старший брат, – отвечал сержант. – Он куда сильнее духом и способен рассуждать…

– …логически, – одновременно с Бессмертным прошептал Сурок.

– Вся надежда на это, – сказала Камилла. – Вам наверняка известно, что граф Прованский в своих скитаниях по Европе попал наконец в Курляндию. Покойный император Павел Петрович позволил ему жить в Митаве и держать там двор. Все, верные королю, устремились в Митаву. Там собралось немало французских дворян, которые, возможно, знали моих родителей лучше, чем путешественники Ховрины. И моя Луиза решилась ехать туда. Сперва она просила позволения у Ховриных. Они сначала обещали отправить ее, потом что-то помешало. Кончилось тем, что она, никому не сказавшись, пропала из дома. Каким-то образом она добралась до Риги. Мне тогда было восемь лет, и я все хорошо помню. Я помню, как в гостиной графини Ховриной с восторгом рассказывали о том, как дочь казненного короля приехала в Митаву, чтобы выйти замуж за своего кузена герцога Ангулемского…