Кровь, слезы и лавры. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль

Резанову повезло: с моря вошел на рейд Ситаи бостонский купеческий корабль “Юнона”, а в трюмах его была провизия. Николай Петрович не пожалел рому, угощая шкипера:

– Покупаю. Весь корабль. Со всем добром, что в трюмах. Даже не глядя. Сколько бы все это ни стоило…

Зиму кое-как перебились. Резанов известил Петербург о своем пылком желании навестить Калифорнию ради выгод от торгов негоциации с нею, “пустясь с неопытными и цинготными людьми (эпипажа) в море на риск с тем, чтоб или спасти области (Аляски) или …погибнуть!”. В конце февраля 1806 года он велел лейтенанту Хвостову поднять паруса – пошли. Страшное было плавание: половина экипажа валялась в кубриках, страдая цингой-скорбутом, а другая половина едва справлялась с парусами. Плыли целый месяц с такими приключениями, о которых и рассказывать тошно. Наконец рано утром прямо по курсу забрезжила бухта Святого Франциска, где угадывался контур будущего Сан-Франциско.

Командовал “Юноной” молодой лейтенант Хвостов.

– Прибавьте парусов… вперед, – велел ему Резанов.

– Вон батареи, – показал Хвостов. – Разве не знаете, сколь подозрительны испанцы? Коли не остановимся при входе на рейд, вмиг с батарей этих расколют нас ядрами.

– Что за беда! – отвечал Резанов. – Просить у них позволения – откажут. Так лучше получим два-три ядра в борт, зато спасем экипаж от смерти скорбутной в море открытом…

С берега уже слышался барабанный бой – тревога.

– Испанский-то кому ведом, чтобы отбрехаться?

– Веди, лейтенант! Мне двух слов хватит…

Пошли – на прорыв. С береговых фортеций испанцы окликали их в медный рупор, спрашивая – кто такие, чей корабль?

– Россия, – отвечал им Резанов.

– Бросайте якоря, иначе расстреляем из пушек.

– Не понял, сеньор, – отвечал Резанов по-испански.

– Долой паруса… стойте, – призывали их с берега.

– Си, сеньор, си, – отвечал Резанов…

Под всеми парусами пронеслись мимо под жерлами пушек и бросили якоря напротив неказистого испанского поселка. Было видно, как к берегу скачут расфранченные всадники, еще издали крича что-то воинственное… На берегу встретились русские с испанцами, завязалась беседа.

– Мы шли сразу в Монтерей, столицу всей вашей Калифорнии, – сказал Хвостов, – но обстоятельства вынудили нас искать убежище в первой же гавани… вот и оказались в бухте Франциска!

Резанов, как дипломат, весомо добавил:

– Петербург извещен о нашем плавании, и потому я уверен, что Мадрид предупредил губернатора Сан-Франциско о нашем скором прибытии… Испанцы и русские – давние соседи! Только наши владения в Калифорнии не имеют ни крепостей, ни столицы.

Как бы ни были щепетильны испанцы, гордые в вопросах чести, но они не стали попрекать офицеров “Юноны” за их дерзкий прорыв в гавань – под прицелами пушек. Напротив, “гишпанским гитарам, – как сообщил Резанов, – отвечали мы русскими песнями”. Совместно проследовали в крепость Сан-Франциско, а там русских встретил сам комендант Хосе дон Аргуэлло, из Монтерея приехал и губернатор испанской Калифорнии. О чем говорили? Конечно, о безродном корсиканце Наполеоне, над челкой которого еще не взошло солнце Аустерлица… Николай Петрович плохо владел языком хозяев, но с помощью французского он все-таки высказывал главное:

– Мы, живущие в России, хорошо знаем, что Мадрид не желает, чтобы вы, живущие в Калифорнии, занимались коммерцией, но какие же мы будем соседи, если откажемся торговать друг с другом? А разве двор испанского Короля, в котором так много красавиц, откажется от наших мехов с Аляски?

– Об этом, – уклончиво отвечал дон Аргуэлло, – вы лучше договоритесь с нашими монахами-францисканцами…

Николай Петрович, человек умный, намек понял: с тех пор, как в 1770 году миссионер Жюниперо воздвиг крест на этих вот прекрасных берегах, монахи уповали на торговлю с русскими соседями, невзирая на все запреты королевской власти в Мадриде, – вот с ними, с этими меркантильными францисканцами, Резанов и договорился, чтобы у жителей Русской Америки впредь никогда не шатались зубы от скорбута…

Резанов был человеком обязательным, внешне приятным, умеющим говорить и слушать; не прошло и недели, как он легко вошел в семью коменданта Сан-Франциско, став в ней своим человеком, и допоздна не угасали свечи в испанской “президии”, где звоны гитар перемежались звоном бокалов.

Но однажды… однажды он сильно вздрогнул!

Из внутренних покоев вышла дочь коменданта – совсем еще юная испанка, это и была Мария Кончита Аргуэлло, которой в ту пору исполнилось лишь шестнадцать лет. Резанову было сорок, он уже вдовец, у него двое детей. Это ли главное?

Красавице он был представлен в иных словах:

– Камергер двора русского императора, командор большого креста славного Мальтийского ордена, главный комиссар Российско-Американской компании и… наш друг!

Этого достаточно. На следующий день Кончита протянула ему цветы, которых он никогда не видел на своей далекой родине. Наверное, все-таки был прав старик Державин, говоривший Резанову, что горе от потери жены можно излечить в дальних странствиях, – и я, конечно, не знаю, она ли первая влюбилась в русского гостя или он влюбился в нее?.. Скоро вся Калифорния только и говорила о том, что дочь благородного коменданта “сошла с ума “от любви”. Те же самые францисканцы, пылко желавшие торговать с русскими, ни в какую не соглашались на брак католички с русским схизматом, но Кончита думала только о любви, она верила только в любовь, говорила она только о любви:

– Он обещал везти меня в свою Россию, всю засыпанную белым пушистым снегом, и я, полюбившая его, уже полюбила и эту страну, о которой он так чудесно рассказывает мне…

Видя такую непреклонность в дочери, родители Кончиты уступили ей первыми, а потом – ради торговых выгод – сдались и францисканцы, еще долго ворчавшие о том, что этот брак не дозволит папа римский, но влюбленные настояли на церковной помолвке, и с того времени… Впрочем, об этом сам Резанов с юмором докладывал в Петербург: “Поставя себя коменданту на вид близкого родственника, управлял уже я портом Католиче­ского Величества так, как того требовали пользы мои, и Губернатор (Монтерея) крайне изумился… что и сам он, так сказать, в гостях у меня очутился”. Да, Резанов стал в Калифорнии почти всесилен, и при нем Форт-Росс, выросший на берегах Русской Славянки, текущей в океан вровень с испанской рекой Сакраменто, эта славная цитадель русских поселян в Калифорнии, стал обителью русского духа… Россия, вольно или невольно, смыкала свои границы с испанскими рубежами в Америке.

Но вот затихли гитары, умолкли русские песни…

– Я спешу, – сказал Резанов Кончите, – мне надобно срочно быть в Петербурге, чтобы сделать личный доклад царю о наших владениях в Калифорнии, чтобы получить от него личное одобрение на брак с тобою… Скажи, ты согласна ждать?