Седьмая жена - Игорь Ефимов

Голда снова взялась за карандаш. Но в это время из коридора донесся тяжелый стук шагов. Она поспешно начала рвать карточку, сунула клочки между страницами Аристотеля. (Кто – когда – откроет его в Великих Луках?)

В зал вбежала взволнованная заведующая, отвела Антона в сторону.

– Мистер американец! Товарищ сэр гражданин! Там с Меладой Павловной что-то случилось около телефона. Нехорошо ей. Прямо вся корчится и сказать ничего не может. Уж не съела ли она чего в нашей столовой? Для непривычного человека это беда.

Мелада лежала на диване в кабинете заведующей. Она лежала неподвижно, только лицо с закрытыми глазами подергивалось от сдерживаемых конвульсий. Зеленое платье некрасиво задралось с одной стороны, открыв подвязку. Белый след зубов на руке медленно наливался красным.

Жестом она показала, чтобы подождали. Чтоб не спрашивали ее ни о чем. Потом с трудом приподнялась, села, привалившись к кожаной подушке. Спустила ноги, поправила платье.

– Вы не могли бы оставить нас одних? – сказала она заведующей. – Нам нужно поговорить о важном.

– Сейчас, сейчас ухожу, – с облегчением запричитала та. – И чаю, чаю вам приготовлю внизу. Сладкого-пресладкого, горячего-прегорячего. Чтобы аж во рту кипел. Нет от живота лучшей подмоги, чем сладкий чай. Уж вы мне поверьте – страдалице многолетней.

Мелада дождалась, когда дверь за ней закроется, и погладила сиденье рядом с собой. Антон поспешно подсел к ней, попытался обнять за плечи. Она сняла его ладонь, вернула ему на колено. Сказала мертвым голосом:

– Вас высылают из страны. В двадцать четыре часа. Я должна немедленно везти вас обратно.

– За что?!

Она хотела ответить, но маленькая банда упрятанных пожизненно обид вырвалась из своей камеры и стянула горло новой судорогой. Минуты две ушло на то, чтобы загнать их обратно.

– Я ни на минуту не забывала, что у нас не много дней впереди. И что число их тает и тает. Но все же так резко, рывком… это как объявить нищему, что у него в кулаке даже не гривенник, как он воображал, а копейка…

– Но это наверняка недоразумение! Я же не дал никакого повода!.. Наверно, это происки конкурентов фирмы «Пиргорой», клевета… Или адвокат Симпсон нашел способ навредить мне и здесь… Нужно немедленно, выяснить причины и объясниться…

– Что вы там наплели в своей радиопередаче? И неужели вам не объяснили, что для таких вещей нельзя пользоваться обычной почтой?

– Какой передаче?

– Той, что вы посылали из Ленинграда. Чьи-то услужливые руки вскрыли ее, перевели и передали на самый-самый ленинградский верх. Моего интуристовского директора вызывали туда для разноса. Он сказал, что на него никогда так не кричали. Он и сам никогда так не кричал на меня, как сегодня.

– Но что такого я мог наплести там? Обычный разговор с радиослушателями, путевые заметки…

– Вы утверждаете там…

– Никогда! Ни в одной из своих передач я никогда ничего не утверждал! Только спрашивал и делился, делился и спрашивал.

– …Вы утверждаете там, кричал мой директор, что в нашей стране до высоких постов могут подняться одни только недоучки и бездари…

– Да ничего подобного…

– …рассказываете про какого-то полуграмотного начальника водолазов…

– Зарисовки характеров, случайные мысли путешественника…

– …и смеете утверждать, что это наиболее типичный случай, характерный пример…

– Я описал его даже с симпатией, человечек был так забавен… Они сами сделают себя посмешищем, реагируя так преувеличенно. Мы должны позвонить…

– Команда «Вавилонии» уже предупреждена, они готовятся к отплытию.

– И какая низость – вскрывать чужие письма, подслушивать. Хуже, чем воровать! Нужно действительно быть полным ничтожеством…

– Всё, милый, всё! – Она вдруг взяла его лицо и повернула к себе. – Мы не можем ничего сделать. Поверь мне. Это стена. Пусть ты не хотел… Но задел самое больное место… Воображаю, что будет с моим отцом, когда до него дойдет…

Он мгновенно отвлекся под ее. руками, оживился, взял ее локти, потянул к себе.

– Плевать на них! Ехать так ехать… Все к лучшему. Пусть остаются без консервов, без мостов, без самогонных тракторов… Я найду тебя в Лондоне, и там уж нам никто не помешает. Там мы будем впервые по-настоящему вместе, ни ты, ни я не на работе, только друг для друга…

– Да, милый, да…

– А что будет с Годдой?

– Я отвезу ее обратно в лагерь… Это по дороге…

– Но теперь им уже не спрятать ее. Поиграли, и хватит! Я дойду до Конгресса, до сенаторов… Если она захочет, сможет вернуться в любой момент…

– Конечно. Надо ехать не откладывая. До Ленинграда восемь часов езды, а по такой погоде – все десять. Вот как много еще у нас времени вместе. Наверно, тебе придется подменить меня ненадолго за рулем.

– Конечно, непременно. Я буду гнать так, что мы выиграем целый час и проведем его вместе на «Вавилонии»…

– Ты все о своем, все о своем…

– Мы откроем комнату с телевизором, напустим туда больших и маленьких, детей и взрослых…

– Почему мне иногда кажется, что чем ближе я к тебе, тем дальше…

– …и все клавиатуры на всех регистрах…

– А когда я рядом, ты забываешь обо мне совсем…

– Я помнил о тебе каждую минуту, все эти дни, что ты разъезжала по своим колдуньям и сивиллам! Я не могу забыть о тебе ни на секунду, даже если хотел бы!

– …забываешь так же, как ты забыл о собственной дочери…

– Я? Я, проплывший за ней четыре тысячи миль?!

– …ты, наверно, умеешь помнить только дальних и забываешь о ближних…

– Это неправда, неправда, неправда!

– …но теперь я стану для тебя дальняя-дальняя, и ты будешь помнить меня долго-долго… Правда? будешь? Нет, словами! Не кивай – скажи словами!..

Он сказал.

И вот они едут втроем в машине. Совсем родные, совсем чужие. Еще не простившиеся и уже расставшиеся. Нежная семья, составленная из отца, дочери, любовной горошины, третьего-лишнего, матери-мачехи и нерожденного брата в ее мандариновом животе. Посторонние люди, которые жили друг без друга и проживут впредь. «Как по нашему по полю три дорожки иде врозь…» Три дорожки иде врозь от камня с надписями, и каждый уже ступил на свою.

Грунт не поспевает впитывать в себя падающую с неба воду, и она вспухает повсюду бурлящими морями, мчится грязевыми реками. Крохотный мирок сухого тепла катит внутри потопа, неправдоподобный и упорный, как птичье гнездо на колесах.

Антон сидит на заднем сиденье рядом с Голдой. Держит ее за плечи. В руках у нее пачка библиотечных карточек. Она так испуганно огорчилась, когда ее оторвали от задания. Пришлось поспешно переписать ей на карточки имена авторов хотя бы от русского «А» до английского «F». Теперь она сможет продолжить работу в лагере.