Русский всадник в парадигме власти - Бэлла Шапиро

* * *

«Ни одно искусство не требует таких подробных объяснений, как верховая езда, в которой два живые существа соединяются теснейшим образом. Мы считаем совершенно лишним доказывать кавалеристу важность верховой езды… Задача кавалерийского офицера состоит в том, чтобы достигнуть вышесказанной цели как можно скорее и притом самым простым образом, соответствующим нравственной и физической способности часто весьма различных индивидуумов», — этими словами открывается книга капитана фон Кюне (Кене) «Кавалерист и его лошадь»[1582], подводящая итоги развития кавалерийского искусства первой половины XIX столетия. Проанализировав итоги его развития в Российской империи за этот период, можно утверждать, что сыновья императора Павла I не только продолжили дело своего отца, но и развили идеи, заложенные его великим прадедом — «архитектором российской истории»[1583] Петром I. Вверенная великим князьям Павловичам, имперская кавалерия была развита до неизвестного ранее масштаба. Было положено прочное начало русской кавалерийской школы.

Однако развитие символического образа русского всадника в этот период было ориентировано на внешнюю, формальную сторону военно-придворной культуры. Именно в это время пространством для главного воплощения образа избраны отвлеченные, оторванные от конкретных реалий концепты (рыцарские турниры или парады-балеты). Актуализация боевой подготовки имела лишь второстепенное значение, итогом чего стала стагнация русского военного искусства, заметная к середине XIX столетия. В свою очередь, это стало причиной противоречивости коннотаций, присваиваемых образу в последующие десятилетия.

Середина XIX столетия стала переломным моментом в русской военной истории. Поражение в Крымской войне (1853–1856), несмотря на, казалось бы, блестящее состояние армии[1584] и усилия командования, показала кризис русской военной школы. Ему способствовали, прежде всего, социальная и техническая отсталость армии[1585]. Еще одной очевидной причиной поражения русской армии была непомерная раздутость ее штатов. «Иррегулярные части по штатам военного времени должны были представлять 245 000 человек и 180 000 коней; фактически в Восточную войну они были мобилизованы в гораздо большем составе и представляли массу в 407 000 человек и 369 000 коней[1586]… При таком изобилии легкой иррегулярной конницы, мы содержали еще свыше 80 000 регулярной кавалерии», — сообщал А. А. Свечин[1587]. Численность всей армии по штатам военного времени достигала 1 400 000 человек[1588]; содержание громадной людской и конской массы было тяжелым финансовым бременем, «огромные человеческие и материальные затраты, связанные с этой войной, перешли все границы допустимого»[1589].

Повсеместное введение нарезного оружия, утроившего дальность выстрела и увеличившего его меткость, поставило вопрос о современных целях и задачах кавалерии. Высказываются — пока еще одиночные — мнения о том, что роль кавалерии на театре войны окончена[1590]. Начинается сокращение кавалерии. Первые шаги в этом отношении были сделаны еще Николаем I[1591], во время царствования которого ее численность колебалась в пределах от 14 до 20 кавалерийских дивизий[1592].

Александр II, не дожидаясь решения вопроса о возможных путях развития кавалерии, начал ее сокращение. Кирасирские полки переформируются в драгунские, и кирасиры, по воспоминаниям современников, «со слезами на глазах продавали с аукциона крупных коней чтобы заменить их легкими драгунскими»[1593]. Поначалу расформировывались целые полки; следующим шагом стало сокращение полковых штатов[1594].