Когда нам будет 40 лет - Елена Игоревна Ротман

– Наш отец рассказал мне об этом в десять, – словно против ее мысли, Куроки не стал оправдываться. Впрочем, и в ближайшие пять лет он не собирался отдавать трон Такэо. Может быть Куроки боялся, что после передачи власти он сам останется ни с чем, его жизнь станет бесцельной. О похожем говорила Анна. Но у той то был дар писательства и огромная семья, живущая в одном городе. А он что? Может быть, на самом деле он не мог расстаться с этим пьянящим душу чувством власти. Да, была ответственность, но это ни что с тем, что для большинства он был подобием бога. Он не мог так просто все это отпустить после всех лет и жертв.

– Но как я помню, ты не всегда соглашался с его решениями, – заметила Сакура, чуть скривив губы. Сколько лет прошло, а она до сих пор в обиде на родителей за то, что они не принимали такой как она есть. Благо не сдали в специальную клинику, а ведь могли и никто в то время не воспротивился. В том числе и она. Настолько ли она любила своих родителей или настолько боялась? Боялась чего? Насилия или того уничижающего взгляда, что безмолвно говорил, что она не оправдала надежды. То ли дело Куроки.

Ее брат почал головой и отвел взгляд: он помнил свое недовольство отцом, бунтарство, но со временем становился таким же и внезапно понял, что все поступки его родителей были естественными и разумными. Они как спираль эволюционировали – менялись лишь время и лица, все остальное остается прежним.

– Вообще я думала ты позвал меня, чтобы расспросить об Анне, – Сакура вновь откинулась на спинку кресла. Отчего вспомнился год, кажется двухтысячи второй, когда она примчалась в Грепиль за спасением. Тогда Сакура не понимала княжну, ни ее поступков, ни того, что можно спокойно любить на расстоянии. Хотя нет. Анна утверждала, что это конец и дальше «все будет хорошо». Говорила одно, а делала другое, прямо, как и Сакура.

– Мы с ней только вчера разговаривали, – отмахнулся император, до сих пор чувствуя некое смущение, когда сестра заговаривала с ним об Анне.

– Да и она о тебе почти не спрашивала, – решила уколоть его сестрица. – Все о Соре, Такэо и остальных. Можно подумать…

– Что мы отдалились? – продолжил за Сакуру Куроки, рассматривая обшивку дивана, что стоял около ее кресла. – Возможно это так. Особенно после смерти Виктора. Но… Ведь мы никогда не были особенно близки. Иногда мне казалось, что все чувства, весь наш роман, происходит лишь в наших головах и из – за бунтарства. Но нам обоим это нравилось.

– Главное что нравилось, – подытожила женщина напротив, ощущая, что брат темнит.

– Слишком много изменилось. Может быть, мы повзрослели и осознали ценность того, что находилось рядом, – пожал плечами Куроки, переводя взгляд на книжный шкаф, на бархатные шкоты, цвета шоколада. Сколько им лет? Их покупала Сора, да? Сакура внимательно проследила за его взглядом в надежде наконец-то разгадать своего брата. Но это было невозможно, ведь он и себя полностью не понимал.

– Я все еще люблю ее. Люблю и Сору, – вздохнув, продолжил старый мужчина, спустя тягучие пару секунд молчания. – Но… я жил с Сорой. Рос с ней, изменялся. Рядом, бок обок. А Анна так и осталась в дивном прошлом, на встрече у Уильяма. Я вижу, что она изменилась, но сердце любит ту девушку, что была такой же чужой на том празднике жизни и я не могу стереть это. Забыть.

Мужчина, усмехнувшись, посмотрел на свое обручальное кольцо, немного потускневшего за время. Нужно отдать Соре на чистку.

– Сердце все еще любит и жаждет внимания двадцатилетней       девушки с широко распахнутыми глазами, со странным роск… белкранским акцентом.

– А тебе от этого не бывает страшно? – Сакура протянулась к нему и взяла за руку.

– Конечно, страшно, – слабо улыбнулся тот, разглядывая цветочный орнамент платья сестры и избегая ее взгляда. – Ощущение, что я что-то упускаю.

Вот и ее в это сентябрьское утро мучило чувство утраты. Одевшись, поев и выпив все прописанные витамины, Анна спустилась вниз, кутаясь в связанную Хикари шаль. Прошла сквозь отцветший сад, осторожно открыла калитку, ведущую в пункт назначения, спрятанный за парочкой дубов и сосен, совершенно непригодных для этой местности. Дорожка из гравия привела ее прямо к центральному постаменту с гербом Грепиль – здесь был похоронен отец Альберта, но женщина, не останавливаясь, свернула влево, туда, где ждали ее любимые.

Виктора похоронили рядом с кустом роз, по другую сторону от их ангелочка. Установили маленькую одноместную скамеечку, специально для Анны, что любила разговаривать с мужем. Женщина тяжело опустилась, отметив, что на могилу дочери кто-то положил новые цветы. Скорее всего, Хезер или Жанна.

– Представляешь, – Анна и сама удивилась, как хрипло по – старчески звучал ее голос. – Сегодня нашей Роуз исполнилось тридцать пять.

Женщина закрыла глаза, стараясь успокоить сердце и не смотреть на ту единственную дату на надгробии дочери. Но, прошлое и не думало отпускать, постоянно напоминая о Розе. Женщина видела образ своей дочери в Грейс, в Клеменс и даже Од, в остальных юных девочках, встречавшихся ей на пути. Это было нелегко. Ведь она даже не видела тельца ее малютки – Виктор запретил. Но он был прав, она бы не пережила. Но сердце. То, что она не могла представить какой Роуз была бы в десять лет, в пятнадцать, какого цвета были бы ее волосы – это сдавливало сердце изнутри.

Женщина открыла глаза, силой воли заставляя себя, перевести взгляд на могилу мужа.

– А ты уже старик, – слеза, внезапно появившаяся в глазах, решила, осталась в уголках. – Семьдесят пять. Мама свои восемьдесят пять праздновала с размахом, видел бы ты салют. Клеменс испугалась и спряталась под стол. Давно я так не смеялась. Представляешь у нас два внука, а еще есть Од. И каждый из них похож на тебя. А Гай-то. Мне всегда казалось, что у твоего отца была капля азиатской крови.

Анна медленно встала и подошла к кусту. Все еще единственному кусту роз, растущему на территории дворца. Женщина протянула руку и потрясла его, скидывая вниз пожелтевшие лепестки отцветшего растения. Она ненавидела это увядание.

– Я скучаю по тебе, – кончиками пальцев Анна дотронулась до холодного черного мраморного надгробия. У Роуз оно было белым, а себе женщина выбрала серый – ей показалось это немного забавным.

Женщина осторожно провела по выгравированным буквам, зачарованно следя за своей рукой, что холодела с каждой секундой.