Граждане Рима - София Мак-Дугалл

Нет, пытался он убедить себя, наверняка не так скоро.

И все же в основном его преследовал не страх, а похожее на сон чувство невозможности снова оказаться здесь, будто он нарушил не просто изустный запрет, а закон физики. Он видел Рим как бы в измененном масштабе, словно сквозь прозрачную толщу воды, сквозь напластования времени — времени куда более долгого, чем несколько месяцев его отсутствия. Хотя каждый вид — стеклянный купол Колизея, сверкающие на солнце золотые башни дворца, Тибр — отзывался в нем острым уколом узнавания, ничто не выглядело как прежде, все казалось либо увеличенным, либо скошенным, виделось под странным углом; яростно рыча, мчались бесконечным потоком машины, погруженные в собственные мысли пешеходы, не обращавшие на Марка никакого внимания, сердито шаркали подошвами, и ноги их напоминали ножницы, мелькавшие в руках у закройщика. Он знал, что его город — самый суматошный в мире, но еще никогда жизнь столицы не казалась ему такой сумасшедше оживленной, а сам он, влекомый людским потоком, никогда не чувствовал себя таким одиноким. Марк растерялся. Когда прежде он оказывался в каком-либо месте, все вокруг замирало. Теперь же он плыл сквозь толпу с обезумевшими глазами, как угорь, беспокоясь, что может выделяться на общем фоне, потому что шагает слишком медленно, ибо, вопреки всему, он был заворожен. Ему надо было ощупать все, будь то колонна или стена, он провел рукой по гладким перилам моста через Тибр, поглаживая их.

Он никогда не понимал с такой отчетливостью, как сейчас, насколько знакомые городские вехи увязаны друг с другом, теперь же понял, что мыслил их почти как отдельные острова, разделенные не расстоянием, а числом минут, необходимых, чтобы добраться на машине от одной до другой, преодолевая маленькие временные туннели. Теперь он пешком двигался от Остиевой дороги до Авентина, затем к Форуму, подножию Палатинского холма. Это было все равно что внезапно понять математическое уравнение, ощутив почти физическое удовольствие от его стройности.

Такое не повторяется.

И повсюду ему мерещилась Уна: учитывая неумолимую способность ее призрака складываться из рисунка древесных ветвей и воздуха, ему следовало быть готовым к тому, что ее не остановить, когда кругом столько реальных девушек и женщин, в которых можно воплощаться, сотни и сотни самозваных Ун, поражавших его той же длиной волос, или стройностью, или бледным оттенком кожи — ему даже не было нужды видеть эти качества вместе, — поскольку он мог воссоздавать ее из самых малообещающих черт, вдруг утрачивавших сходство, когда он снова смотрел на них. Тем не менее она казалась Марку абсолютно ни на кого не похожей. И в то же время, с глупой настойчивостью, в голове у него снова и снова мелькала мысль, что она приехала вслед за ним, что она здесь, в Риме.

Себя он тоже ощущал собственным призраком. Он стоял возле большой извилистой аркады, где помещались магазины, и смотрел самый крупный в мире общественный дальновизор, огибавший подковообразную внешнюю стену. Экран сиял мыльной пеной реклам, затем на нем появились танцоры высотой с дом, чахоточные и меланхоличные, а затем покупателям и туристам сообщили, что завтра император выступит с заявлением по поводу убийства своего племянника. Черные вымпелы в знак скорби по нему виднелись повсюду, кое-кто, предположительно сверхверноподданически настроенные монархисты, даже облачились в траур — пожалуй, самое странное зрелище, какое Марк когда-либо видел.

Он вышел из гостиницы пораньше, чтобы вовремя добраться до Форума и занять место поудобнее. Оставалось еще два часа, но сотни людей уже были там с тем же намерением, что и Марк, пододвинувшись настолько близко к ростре, насколько позволяли преторианцы, оставив место для нескольких рядов сумрачных аристократов и сенаторов. Охранники и стража окружали Форум, пристроились на крышах близлежащих храмов и стеклянной базилике. Быстро и мрачно обыскав Марка и даже не посмотрев ему в лицо, они протолкнули его сквозь кордон вместе с остальными. Марк исподтишка изучал Форум, задержавшись взглядом на статуе крылатой женщины, символизировавшей Победу, которая, казалось, на всех парах мчится к ростре.

Несколько дальновизорщиков слонялись вокруг. Какая-то семья рядом с ним преспокойно устроилась на ранний пикник. Форум постепенно, равномерно заполнялся, пока толпа почти не скрыла подиум от Марка. Император сильно запаздывал. Марк успел забыть, что опаздывать — его привычка, и нервно едва ли не приплясывал на месте от нетерпения. Он прислонился к цоколю Победы и слегка дрожал. И, подобно многому другому, эта статуя, то самоуглубленное выражение, которое, как ему показалось, придал ей скульптор, напоминало ему Уну, хотя в действительности лицо статуи улыбалось неумолимой, но безмятежной улыбкой — вопреки стремительной позе бегуньи.

На сей раз — из-за того, что он собирался сделать — одна мысль пронзила хрупкую смиренную оболочку, в которую он заключил Уну; будь здесь, подумал Марк.

Фаустус не понимал, что опаздывает. Он сидел, испытывая нечто вроде досужего облегчения, в середине короткого ряда автомобилей, плавно преодолевавших крохотное расстояние до Форума. Он умудрился позабыть, какой это недолгий путь, и его раздражало, как скоро придется снова выбираться из машины.

Черные парчовые ширмы, расставленные от дороги, мимо храма Сатурна, прикрывали проход к ростре для членов семьи. Выйдя из машины, Макария ненадолго задержалась здесь, от нечего делать поправляя темную шаль на голове. Если бы Фаустус не вглядывался так пристально и не помнил, по какому поводу все это происходит, ему, пожалуй, было бы приятно увидеть дочь в таком наряде, делавшем ее, как ему казалось, вполне женственной, вполне грациозной: вуаль смягчала очертания ее короткой стрижки и военную выправку плеч. Но когда она бессознательно на минутку остановилась, Фаустус увидел, какой у нее изможденный, потерянный вид.

На то были причины. Все это время она держалась — и он не находил слов, чтобы выразить это или поблагодарить ее, — великолепно. Она за всем присматривала, почти не спала. Когда он распекал злополучного писаку за первые несуразные наброски своего обращения, Макария, ни слова не говоря, ловко и расторопно записала все замечания отца и сама все переписала, прежде чем он успел что-либо понять и разворчаться на подобную нелепость. Как то и полагалось.

Друз старался, может, и не меньше Макарии, но на деле мог предложить лишь благонамеренные усилия, которые предпринимал. Что правда, то правда — он действовал успешно, убирая с пути Фаустуса ненужных людей, и постоянно вносил различные предложения, но затем каким-то образом сам оказывался у него на пути. Фаустус поручил Друзу председательствовать на нескольких собраниях — на встрече с отделом прессы, с сенаторским комитетом. Друз сказал сенаторам, что Фаустус слишком занят, чтобы встретиться с ними, и чтобы денег от него не ждали, на что главным образом и был расчет, но Друз даже не пожелал устраивать представления, выслушивая жалобы сенаторов, и оставил их в полном расстройстве чувств и негодовании, так, что Фаустусу пришлось частным образом встречаться почти с каждым из них и задабривать, чтобы уладить дело, а то и просить об этом Макарию. Друз был одновременно слишком невозмутим и слишком озабочен, или невозмутим и озабочен попеременно по ничего не стоящим поводам.