Сквозь толщу лет - Евгения Николаевна Васильева

А в ответ на подарки императора Константина — «золото, серебро, наволоки, сосуды разноличные» — княгиня Ольга послала «многи дары, челядь, и воск, и скору (меха)». Давая указания об угощении царевича Кучума, дьяк Бориса Годунова диктовал писцу: «На день два калача денежных, утя, куря да четверть меду патошного, ведро меду княжого…» Н. Карамзин в «Истории государства Российского» сообщал: «…в 1597 году отпускали к столу Австрийского Посла из Дворца Сытного… 12 ковшей меду вишневого и других лучших; 5 ведр смородинного, можжевелового, черемохового и проч; 65 ведр малинового…»

Из Лаврентьевской летописи (1377) можно узнать: киевский князь Владимир, избежав ловушки, подстроенной ему печенегами, отмечая сие событие, «створи праздник велик, варя 300 провар меду».

Мед не столько съедался, сколько выпивался.

Венецианец Иосафат Барбаро, автор «Путешествия в Тану» в XV веке, венецианский посол Амвросий Контарини в «Путешествии к персидскому государю Узун» и Альберто Кампанензе в донесении папе Клименту VII «О делах московских», как и многие другие, дивились, какое большое место занимает мед при изготовлении яств и как питье. В «Судебнике» Ивана IV некоторые статьи, заметил А. Покровский-Жоравко, «имеют целию ограничение потребления вареного меда…». Следовательно, уже в то время потребление этого напитка перешло меры, положенные нравственностью… Это обстоятельство, с одной стороны, дает вес рассказам иностранцев о непомерном количестве выпиваемого в то время в Руси меда, а с другой стороны, может в некотором смысле служить указанием на количество произведений пчеловодства, а следовательно, и на самое его развитие.

В «Уложение» царя Алексея Михайловича, составленное в 1649 году, включены статьи, налагающие запрет варить мед сверх дозволенных количеств и объявляющие продажу питейного меда государственной монополией. Через пять лет последовало разрешение варить мед и частным лицам, но только к праздникам и таким семейным торжествам, как свадьбы, крестины и пр., однако и для подобных случаев предусматривалась уплата пошлин.

Всех видов меда питвенного не перечислить: известны были мед крепкий, мед сильный, мед старый, мед кислый, мед пьяный, мед ярый, мед росхожий, мед столовый, мед добрый, мед княжий, мед боярский… «А за кабацкие запасы, за вино и за пиво, и за мед пресной и за кислой и за хмельной …велел заплатить голове»…

Но выпивался и съедался не весь мед. Значительные количества меда и воска сплавлялись на юг, в Византию, в Крым, для продажи кочевникам, через Полоцк — в польские и немецкие земли, через Карпаты в Чехию, ну, и, конечно, по Каме с Волгой и по Каспию на восток, а позже, начиная с XVI века, через Архангельск на запад, в Англию.

Сначала ладьи, струги, потом купеческие корабли под парусами шли из России, груженные кругами воска, бочками меда, мехами, а возвращались, имея в трюмах сукна, серебро в слитках, сученое золото, зеркала, ножи, иглы… Из азиатских стран ввозились шелка, парча, ковры, камни, жемчуг, вина, пряности, ювелирные и стеклянные изделия, «сосуды разноличные, всяко узорочье…».

Так что, представляя себе красавицу-боярышню, заплетающую перед зеркалом тугую косу, стоит вспомнить, что шелк и парча ее платья приобретены за мед и воск на востоке, оттуда же и ожерелье, платье сшито иглами, купленными за воск и мед в Англии, зеркало в замысловатой оправе получено из Чехии тоже за воск.

«Мед и воск были золотом прадедов наших», — писал полтораста лет назад Витвицкий, ничего не слышавший о мадагаскарских мике, а историк Лященко, ничего не знавший о гваяках, сообщал наряду с охотой и звероловством «бортничество, давало для массы населения главные продукты». В том числе соль.

Человеку ежедневно необходима самая малость соли, по старым меркам золотники, по нынешним — граммы. Но без нее и хлеб не хлеб, и мясо поперек горла. Как только не изощрялись люди в поисках замены соли! Ископаемую открыли не сразу. Большую часть добывали из соленых источников, но везли и с юга, от моря. С весны до осени скрипели колеса чумацких возов, груженных солью из Сивашей. Лодки сплавлялись с Урала по Каме, до устья, а вверх по Волге бурлаки волокли плоскодонки с солью из низовьев. Много соли завозилось из соседних стран. Пока дойдет соль до покупателя, она чуть не как самоцветы станет цениться.

И вот оказывается, что на внутренних русских рынках воск шел по ценам в двадцать раз более высоким, чем соль!

Пушнина, мед и воск — вот «три кита», на которых держался экспорт средневековой Руси.

Промысел требовал знаний и мастерства. Правда, первый член-корреспондент Российской академии наук Петр Иванович Рычков писал в «Топографии Оренбургской губернии» в 1762 году, что особых сложностей в работе бортников нет: «Уход за семьями прост — подготовка дупел к заселению весной и отбор меда осенью». Сын Петра Ивановича, капитан Рычков, в «Журнале и дневных записках путешествия», которые мы выше цитировали, деликатно поправил отца, написав о Башкирии: «В числе лучших имуществ сего народа может быть содержание пчел, которыми он изобилует. Сей род прибыточной экономии исправляют они с таким искусством и расчетом, что едва ли сыщется такой народ, который бы мог их превзойти в пчелиных промыслах».

Какое искусство и какой расчет потребны были бортнику?

Сошлемся на «Очерки по истории отечественного пчеловодства» (1972), автор которых — С. А. Розов — свел воедино сообщения наиболее сведущих историков отрасли прошлых веков. Дополним их также несколькими справками из других источников.

В прошлом бортник должен был уметь «лазить борти», пользуясь для этого только одним орудием — веревкой, при этом подниматься на дерево надо было отнюдь не налегке, а с набором инструментов.

Представляющие помеху на пути к цели нижние сучья срубались, а во избежание перелома борти ветром сносили вершину метрах в трех от маковки. После этого бортник уже спускался к намеченному для работы месту и укреплял здесь две веревочные петли для ног и третью, побольше, — «седло».

В других краях на бортевые деревья поднимались с помощью насечек-ступенек, надрубленных в стволе топором. На ногах у бортника шерстяные носки грубой вязки, а на шее плетенный из жесткой кожи ремень, обнимающий также ствол. Поддерживаемый ремнем и опираясь пальцами ног в зарубки, бортник постепенно перебрасывал ремень все выше, пока не достигал цели. Здесь ремень опускали на поясницу, давая возможность обеими руками укреплять надежную подставку для ног. Стоя на ней, бортник принимался за дело, которое всюду сводилось к одному — «надлежаще» построить искусственное дупло.

Давалось оно не легко, не просто и было небезопасным.

В известной «Повести о Петре и Февронье», записанной не то в XV, не то в XVI веке, героиня, будущая супруга князя