Жорж Санд, ее жизнь и произведения. Том 2 - Варвара Дмитриевна Комарова

Мы уже достаточно указали на то, как Жорж Санд и на словах, и на деле объявляла себя в эти годы ученицей и эхом Леру, но нигде, может быть, это так не ясно, как на тех страницах «Консуэло» и «Графини», где на сцену является Альберт. Этот Альберт, – да простит нам Леру! – необычайно скучен, необычайно многоречив, туманен и... говорит слогом писем Пьера Леру, или его статей. Иногда можно смело переставить строчки из романа в письма или сочинения Леру, или обратно, и эта перестановка будет совершенно незаметна. Так, например, разговор Альберта с Консуэло из «сцены в подземелье» производит впечатление отрывков из переписки Жорж Санд с Леру.

Мы позволим себе сделать намеренно маленькую путаницу и составить следующий произвольный диалог из писем Леру и слов героев романа:

...«Это вы оракул. Вы не только моя полярная звезда, но вы оракул. Я лишь спрашиваю Бога, а вы ответствуете. Ваше вдохновение было тем, чем оно должно было быть. Сегодня я это признаю, после того, что боролся день и ночь, чтобы понять это. Я заблудился с самого начала и вас ввел в заблуждение. Вы не дали ввести себя в заблуждение, и вы не дали мне заблудиться. Вы заставили меня самому себе исповедаться, и эта исповедь мне сильно все осветила и объяснила мне многое. Я не могу сказать вам, что я перечувствовал, и передумал, и перестрадал за эти 3 или 4 дня. Но я еще хочу сказать вам, что вы не только моя жизнь, но что ваши изречения для меня – откровения»...

...«Вы спрашиваете меня тайну моей жизни, моей судьбы, и вы знаете ее лучше меня самого... Это от вас я ждал откровения моего существа, а вы меня спрашиваете. О, я понимаю вас, вы хотите заставить меня исповедаться, привести меня к действительному раскаянию, к победоносному решению. Ваше приказание будет исполнено. Но я не тотчас могу узнать и оценить себя, и так перемениться. Дайте мне хоть несколько дней, несколько часов, чтобы поведать вам, чтобы поведать мне самому, безумен ли я, или владею своим рассудком»...

...«Теперь не время говорить вам о том, что я мог выстрадать и страдаю ли я еще. Когда мы увидимся, как два друга, я, может быть, скажу это вам»...

...«О, милый Альберт, успокойте вашу бедную душу в чувстве мирной и братской привязанности... Клянитесь, что вы не будете видеть во мне никого иного (как сестру), и что не будете любить меня иначе»...

...«О, как вы добры, и как ваша дружба благодетельна. Царица, царица, царица!.. Эти оттенки: чувство, ум, действие – ложны. Истинно лишь существо, и существо имеет эти три вида, и всегда их имеет в дружбе, как и в любви. Только эти три вида в любви иные, чем в дружбе. Я говорю всеми силами моей души – ваш.

...«Не беспокойся, каким способом я тебя люблю. Я сам этого не знаю. Знаю лишь, что отнять имя любви у этой привязанности было бы богохульством.

Я всему покоряюсь, я принимаю твою жалость, твои заботы, твою доброту, твою мирную дружбу. Я буду говорить с тобой, лишь как ты позволишь; я тебе не скажу ни слова, которое бы тебя смутило. У меня не будет ни взгляда, от которого бы ты опустила глаза. Я никогда не коснусь твоей руки, если прикосновение мое тебе неприятно; я даже не коснусь своей одежды, если ты боишься быть оскверненной моим дыханием.

Но ты была бы неправа, если обращалась бы со мною с недоверием, и ты лучше бы поддерживала во мне эти нежные чувствования, которые меня живят, и которых ты не должна опасаться.

Я понимаю, что твое целомудрие испугалось бы выражения любви, которую ты не хочешь разделять. Я знаю, что твоя гордость оттолкнула бы доказательство страсти, которую ты не хочешь ни вызвать, ни поддерживать.

Будь же покойна и поклянись, не опасаясь, быть моей сестрой и моей утешительницей. Я клянусь быть твоим братом и слугою. Не проси у меня большего: я не буду ни нескромным, ни назойливым. Мне достаточно, чтобы ты знала, что ты можешь мне приказывать и управлять мною деспотически... как не управляют братом, но как располагают существом, которое вам отдалось все и навсегда»...

Это лишь любовные излияния, – когда же Альберт принимается объяснять какие-нибудь отвлеченные идеи или исторические события, – тогда он окончательно пускается чуть что не цитировать автора «Humanité». Это особенно надо сказать о заключительной главе «Графини Рудольштадт», где Альберт объясняет приехавшим к нему за мудростью братьям-иллюминатам тайну Тетрады в Божестве и человечестве и прямо цитирует Леру.

Трудно также представить лучшую иллюстрацию идеи Леру о нашей связи со всем человечеством, как следующие строчки Жорж Санд из «Дневника Пиффёля», являющиеся в то же время чрезвычайно драгоценным документом для уяснения ее творчества. В них мы видим с поразительной ясностью ту непрерывную и бессознательную подготовительную работу мысли, – наблюдение и фиксирование действительной жизни и лиц, – которая совершалась в писательнице непрестанно, слагая мало-помалу типические образы, вследствие чего она, когда садилась за письменный стол, могла писать будто готовое уже в голове произведение, будто лишь переписывая уже вылившееся в точную форму создание:

«Среди тысячи великих и превосходных доводов, которые можно привести против догмата абсолютного индивидуализма, такого модного в наши печальные дни, есть еще крошечный довод, основанный на наблюдении, и который я могу записать здесь.

Видали ли вы когда-нибудь личность, которая показалась бы вам совершенно новой и незнакомой? Что касается меня, то со мной этого никогда не случалось. Совсем наоборот, при первой встрече с субъектом, которого я никогда не видала, мне кажется, будто я узнаю его, и я спрашиваю себя, что в нем изменилось настолько, чтобы я не могла вспомнить его имя. Если я знаю его имя, я не могу воздержаться от того, чтобы припомнить, где и в каком случае я его уже видела. А когда я, насколько возможно, убеждаюсь, что этого никогда не было, то я ищу, на кого другого из моих знакомых он должен походить, для того, чтобы произвести на меня это впечатление. Иногда я нахожу это очень скоро, ибо нет человека, у которого не было бы какого-нибудь менехмы[380] или, наверное, даже нескольких менехм на свете. Ибо у этого менехмы есть свой менехма, а у того свой. Но по большей части они друг друга не знают. Вот почему