Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков

– Ты все знаешь, и при этом до сих пор не замужем, то есть свободна.

– Думаешь, поймал? – По ее лицу пробежала тень не то сожаления, не то досады, интерес к молодому человеку вдруг ослабел. – Нет. У меня четверо младших сестер и братьев, и я должна их вырастить, на ноги поставить. А деньги надо еще заработать. Теперь понятно?

– Кажется, я сморозил глупость. – Ремизов остановился, не зная, как преодолеть неловкость. Он так много рассказывал ей о своих сомнениях, о другой женщине, он забыл, кто перед ним. Женщины – всегда соперницы. Он так и не сказал Малике то, что собирался, что она самая настоящая, самая лучшая и просто красивая. После всех его вопросов он для нее заблудившийся юноша, но уж никак не мужчина.

– Сказать глупость – не страшно, главное – не делать глупостей. – Малика натянуто улыбнулась, она честно доигрывала роль. – Хочешь еще чаю?

– Чаю? Да, хочу. Ты так хорошо его завариваешь, и у тебя вкусное варенье, – и снова ошибка. Уходить надо за минуту до того, как станешь лишним, молодой человек проскочил этот рубеж, даже не заметив. Ему так хотелось думать, что чай – это предложение задержаться, а не предложение как бы невзначай посмотреть на часы. Он бросил на нее взгляд, в котором неуместно отразилась робость, а по его лицу побежала бледно-розовая волна. – Ну разве ты не понимаешь?

– Нет, а что надо понимать? – На губах женщины заиграла кокетливая, ироничная улыбка.

– Вокруг две тысячи пропыленных, грязных мужиков. И ты одна, как хризантема среди саксаула. – Теперь его лицо медленно покрывалось пунцовыми пятнами.

– Артемчик, ты хороший человек, я не обижаюсь на тебя, но ты такой наивный. Давай я не буду тебя томить и скажу прямо. У меня есть мужчина, и мне одного достаточно. Ты ведь это хотел услышать?

В ответ он неловко опустил голову, чтобы она не видела, как вспыхнуло от стыда его лицо.

– Знаешь, чем молодой человек отличается от взрослого? Взрослые не рассказывают о своих настоящих и бывших женах.

Она врала. У нее уже не было мужчины, но теперь это не имело значения. Она просила Усачева не совершать поступков, о которых потом придется жалеть. Он не слушал. Словно стараясь досадить своей далекой супруге, подолгу не писал домой писем, а в тех, что все-таки отправлял, находил, за что упрекнуть, уколоть. А в одном из писем к жене написал, что без его благотворного влияния она стала слишком мелочной и обидчивой и недостойной боевого офицера. Это была одна из тех так называемых шуток, которые через четыре тысячи километров теряли иронию и дышали холодом отчуждения. Он разучился прощать. А когда-то умел. Потом родились эти фиолетовые слова о том, что им пора расстаться. Он струсил, такие слова высказывают в лицо.

– Я пойду, мне пора.

– А как же чай?

* * *

Лето началось с чрезвычайного происшествия в дивизионе. Взорвалась «Гвоздика», самоходная артиллерийская установка, смотревшая своим стволом вверх по ущелью Панджшера, ее позиция находилась в двухстах метрах от расположения шестой роты, и это расстояние входило в ближний круг разлета осколков снарядов. Она вздыбилась, выбросила из всех щелей, из открытых башенных и кормовых люков пламя, окуталась черным дымом, а когда ветер сдул черные клубы, ее оторванная и искореженная башня уже лежала на крутом скате горы далеко внизу. Что произошло, сразу не понял никто, а через минуту, отбрасывая все вопросы, на разрушенной позиции хлопнула первая раскаленная огнем гильза осветительного снаряда, и светящийся шар, вырвавшись на свободу, по крутой параболе улетел в сторону от полка, в расщелину Гувата.

– В укрытие!

Раздался сдвоенный хлопок, и два шара раскрыли свои парашюты над расположением дивизиона. Осмотревшись, разобравшись в происходящем, Ремизов понял, что это только начало. Горел корпус самоходки, горело растекшееся топливо, горели ящики с боеприпасами, а шары, не успевая прогореть в воздухе, опускались на землю. На каждой артиллерийской позиции в нише хранилось четыре боекомплекта артиллерийских снарядов, вскоре дело дойдет и до них, от нагревания и открытого пламени они начнут взрываться. Еще один взрыв встряхнул землю, разнокалиберные осколки ударили в стену казармы роты – это сработала боевая часть осколочно-фугасного снаряда.

– Черкес, Айвазян, забирайте роту, всех забирайте, кроме механиков. Сначала окопами, а дальше за дувалами, за укрытиями уведешь людей вниз, в расположение пятой роты. Дальше сам определишься, останешься с ними.

– Ну все, я пошел. А вам – приятно провести здесь время, в общем, не скучайте! – Замполит скорчил физиономию и, пригнувшись, побежал к роте.

– Алексеевич, что делать будем?

– Надо вытаскивать машины гранатометного взвода, не то сгорят, – в подтверждение его слов подряд раздалось несколько резких хлопков, утонувших в раскатистом разрыве боевой части и противном шелесте осколков на излете.

– Траншею в дивизион докопали?

– Да кто ж знал-то?

– Никто, говоришь, не знал. – Ремизов недружелюбно посмотрел на техника, но промолчал.

– Восемьдесят пятую я сам из окопа выгоню. А дальнюю, восемьдесят шестую…

Ремизов высунулся из-за бруствера окопа командирской машины. По полю, засыпанному гильзами и снарядами, пытаясь маневрировать между камней и воронок от разрывов, нелепо подпрыгивая на препятствиях, ревел дизельный «Урал». Один за другим сзади него, где-то совсем рядом с ним раздались три разрыва снарядов, осколки сыпались в шестой роте, неслись дальше, но «Урал» продолжал реветь и прыгать по бездорожью. Машина приближалась.

– Чокнутый!

– Он что делает? – Ремизов хотел разглядеть человека за рулем. Но тот продолжал жать на педали, резко крутил баранку и с широко раскрытыми, безумными глазами метался на сиденье, когда подбрасывало машину, и ее открытый задний борт бился об упорные скобы. Разглядеть лица водителя не удалось. Бросив случайный взгляд вслед «Уралу», когда он проносился мимо, Ремизов на мгновенье увидел в пустом кузове окровавленного человека, превратившего кузов в одно большое алое пятно.

– Рядом с нами герои, а мы даже не знаем их в лицо, – медленно прохрипел ротный. Вот почему он так спешил, этот водитель, почему так безумно и нерасчетливо лез под разрывы снарядов. Все когда-нибудь становится на свои места.

– Мы много чего не знаем о людях, – тихо добавил Васильев.

Следом за умчавшимся «Уралом» под разрывы снарядов, под салют осветительных ракет с позиций дивизиона начали уходить самоходки. По их броне, оставляя рубцы и вмятины на фальшбортах, гулко щелкали осколки своих же снарядов. Для гусениц камни и воронки – нормальная природная среда, «гвоздики» только лениво покачивались, показывая пренебрежение к происходящей суете. Четвертой в колонне самоходок из-за бруствера показалась БМП роты с номером пятьсот восемьдесят шесть на борту, отчего Ремизов привстал из окопа, вглядываясь в триплексы механика-водителя и пытаясь увидеть его сквозь узкое многослойное стекло.