Когда мы встретимся вновь - Елена Лабрус

— … верхняя с острыми уголками у тебя красивая, чтобы смотреть, а нижняя, — она оценивающе хмыкнула, — наверно, чтобы целовать, — закончила обводить пальцем контур его приоткрытых губ.

— Я буду целовать тебя обеими, — убрал он её руку и подтянул к себе. — А ты сама реши, какая тебе больше нравится…

Эрика невольно покрылась мурашками от этих воспоминаний.

— Лейкоз, — тем временем ответил Майк, пока Эрика его откровенно рассматривала. — Что? — смутился он, вытер рот. — У меня соус?

— Нет, нет, — засмеялась она. — Ваш сын похож на вас? Я просто пытаюсь его представить.

— О, нет! — улыбнулся он. А вот в зубах у него как раз застрял кусочек салата. — Скорее на мать. Разве что ростом пошёл в меня. И, наверно, характером. Такой же зануда.

— Лейкоз? Это же рак крови?

— Да, раньше именно так и называли.

И пока он читал Эрике лекцию, из которой она поняла, что это тяжело, но иногда лечится, всё смотрела на зелёный листик и думала, как же ему сказать.

— Говорю же, что я зануда, — почти правильно оценил он её скучающий вид.

— Нет, нет, мне интересно, только очень грустно и страшно. И я не знаю, как бы чувствовала себя, окажись на месте его невесты.

— Уверен, вы бы не сдались.

— Ни за что, — уверенно покачала она головой. — И к слову о детях. Нет, их отец не Алый. Помните, в баре я рассказывала вам историю.

— Она не выдуманная? — удивился Майк.

— Самая настоящая. Только всё это произошло шесть лет назад.

— Так это их отец тогда сбежал? — повернулся Майк к детям, что в два голоса кричали «Мама!», пока их мать усиленно делала вид, что не слышит.

— Внимательно, — сдалась Эрика, повернув только глаза.

— Мам, можно мы ещё покатаемся? С Даниэлой?

— Лучше снимайте коньки и пойдём лепить снеговика. А Даниэла, если хочет, может вместе с друзьями пойти с нами.

Дальше произошло небольшое детское совещание, а потом, держась за руки и осторожно ставя ноги в коньках на ступени, дети стали послушно подниматься.

— Это я от него сбежала, Майк, — встала Эрика, уступая им дорогу. Я знала, что он не мог просто не прийти, ничего мне не сказав. Что он не бросит меня, чего бы ему это не стоило. И что у него неприятности. Из-за меня. Я влипла в такую скверную историю, Майк, — вздохнула она, — что ему и правда лучше было уехать. И ничего не знать. Пока я не разберусь. Сама. Мне пришлось делать вид, что я выкинула его из своей жизни.

— А ты не выкинула? — недоверчиво прищурился он.

И пусть Эрика задницей чувствовала, что интерес у него не праздный, отрицательно покачала головой.

— Не пойми меня неправильно, но не хочу, чтобы меня держали за дурака, — встал Майк.

В груди у Эрики тоскливо сжалось, когда взгляд у него стал совсем как у Алого.

— Майк, шесть лет, пять месяцев и девять дней назад, двадцатого июля мы расстались. И больше никогда не виделись. Я не замужем и не была. Не состою ни с кем в отношениях. У меня двое особенных детей, сестра-инвалид и ни копейки за душой, поэтому я хватаюсь за любую подработку, если за неё платят — так я оказалась в той гостинице. И ты сам реши, что тебе с этим делать, но я ждала, жду и всегда буду его ждать. Не потому, что он действительно придёт. А потому, что не могу не ждать, — она резко выдохнула. — И это… у тебя листик в зубах.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он проснулся от того, что в щёку ткнулся холодный кошачий нос.

Дёрнулся. Прогнал кота. Почесал лицо. Потёр глаза. Так вот почему ему снилось, словно его кто-то обнюхивает и щекочет усами, а он лежит на земле, скорчившись и гадает кто: волк, тигр, лев, хомячок.

— М-р-р, — снова поставил передние лапы на край матраса кот, выглядывая.

— Отстань, Жопь, — перевернулся на другой бок Илья. Закрыл глаза. Но досыпать не хотелось. На душе стало муторно: ему снова снилось как его били.

Горячие кавказские парни пытались объяснить, что «эта дэвачка хазяина, а нэ твоя», а Илье надо возвращаться туда, откуда он приехал. И всё в духе «я твой дом труба шатал», «вали, а то хуже будет». То есть «ты валишь, а она остаётся» — расклад был такой.

Втроём на одного, да ещё привязанного к стулу — те ещё были храбрецы эти люди Ваграма. Но, сплёвывая кровь, он, как все занудные ботаники, ворчал про себя, что в Питер, откуда приехал, он вернётся нескоро: университет закончил, диплом бакалавра получил. А уехать всё равно уедет, потому что его ждёт двухлетняя магистратура в Бостоне. Но теперь только с Эрикой.

Они оба устали за эти четыре года: она в Москве, он в Питере. Вокзалы, электрички, самолёты, поезда… Её съёмная квартира, сестра в соседней комнате, учёба, работа, бессонные тёмные ночи… Его квартира, мосты, учёба, работа у отца, такие короткие выходные, бессонные белые ночи …

И не надо его пугать. Он дрался за неё с десяти лет. С десяти лет, когда первый раз ему разбили очки, повалили и отпинали, он пошёл на самбо и с тех пор всегда отстаивал своё право быть рядом с этой несносной девчонкой кулаками. Право ждать её после уроков, провожать до дома, носить портфель, не позволять бегать без шапки и списывать домашку.

Он всегда выглядел рядом с ней как паж при вздорной королеве. Высокий, нескладный, кучерявый. Слишком правильный. Слишком скучный. А она — дерзкая разбойница, заводила, хулиганка. Яркая, бойкая, смелая. Она просто не могла не нравиться. И нравилась всем. Она росла такой красавицей, что не только старшеклассники, взрослые мужики сходили с ума. А Илья стал, наверно, самой первой, но самой стойкой её жертвой.

Что он нашёл в ней — было очевидно.

Что она нашла в нём — для него так и осталось загадкой.

Но то, что их связывало, сразу было чем-то больше, чем дружба. Сильнее, чем родство душ, когда оторвать одну от другой, не повредив — невозможно. Глубже, чем просто понимание — что-то на уровне интуиции и инстинктов: она читала по его лицу правильно ли отвечает урок, он — по её глазам куда они пойдут после школы.

Они всегда были одним целым. Неделимым. Спаянным. Единым.