Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина - Павел Басинский

Не успели наиболее бдительные малютовцы обмозговать появление в их городе неизвестной и, быть может, весьма опасной личности, как случилось нечто уж совершенно невероятное. Старый священник Меркурий Беневоленский, живший в своем родовом доме на краю церковной площади, прямехонько напротив места исполнения своих, прямо скажем, сомнительных профессиональных обязанностей, выскочил из дома в одной рясе и шлепанцах, резво подбежал к старцу, поклонился ему до земли и припал губами к руке. При этом старец, выглядевший куда моложе попа, ласково погладил того по седой голове.

Доброго, мирного отца Меркурия в Малютове не любили только двое: уже упомянутая заведующая универмагом и церковная старостиха. Старик недавно овдовел и держал в помощницах смазливую девушку Настю. О сем вопиющем факте его недоброжелательницы регулярно сообщали в обком партии и местное епархиальное управление, частенько перепутывая адреса. И всякий раз письма оставались без последствий — о безупречном моральном облике отца Беневоленского хорошо знали и в обкоме, и в епархии. Впрочем, однажды нагрянувший с инспекцией отец благочинный, внимательно рассмотрев Настюшку и крякнув от сугубо мужского одобрения, строго-настрого приказал Меркурию сменить прельстительное чадо на что-нибудь более приличествующее сану и возрасту. На это Меркурий Афанасьевич неожиданно твердо возразил, что после матушки-попадьи он с иными старушками нигде, кроме как в храме, общаться не может, а наипаче — терпеть в своем домашнем хозяйстве, где все напоминает о покойной. Иерей вздохнул, еще раз бросил сердитый взор на обмершую от страха девушку и мудро постановил утопить собственное распоряжение в хрустальной рюмочке со «Столичной», нарочно хранимой Меркурием для подобного случая.

Маленькое, но чистое и светлое жилище Меркурия Афанасьевича новоприбывший гость, не лукавя, похвалил. Похвалил и Настю за чудесные щи с грибами. Погладив девушку по голове, старец вдруг высунул остренький язычок и скорчил такую уморительную гримасу, что Беневоленский чуть в обморок не упал, а Настя, наоборот, залилась счастливым смехом, точно маленькая девочка от шутки слегка подгулявшего отца.

Престранный разговор состоялся тогда между старцем и хозяином дома.

— Откуда вы меня знаете?

— Да как же! — удивился священник. — Ведь мы с вами вместе учились! Только вы курсом старше. О вас только и разговоров в семинарии было! В пример и подражание нам ставили. Я и потом, простите за суетное любопытство, за карьерой вашей следил. И когда вы, совсем молодой, епископом стали, я чрезвычайно гордился: вот с каким человеком вместе учиться довелось!

— Это давно было, — поморщился старец.

— У меня и статьи ваши из «Богословского вестника» хранятся. И книга «Тернии на пути в Небесный Иерусалим».

— Плохая книжка, — возразил старец. — По молодости и глупости написанная.

Отец Меркурий расстроился. Заметив это, старец устыдился.

— Ну, хорошо, — продолжал он, — а о визите моем как вы догадались?

— Да как же! — снова удивился Меркурий Афанасьевич. — Мне Петя Чикомасов сказал.

— Какой еще Петя?

— Секретарь нашей районной комсомолии. Прекрасный человек!

— У вас все прекрасные. Ну а этот ваш… Чикомасов… откуда про меня слышал?

Беневоленский всплеснул руками.

— Разве вы не знаете, что за вами следят?

— Это я отлично знаю. Но с какого припека вы здесь оказались?

Беневоленский смотрел на него, изумленно хлопая глазами. Старец густо покраснел.

— Я не потому спрашиваю, что вас подозреваю. Но как-то странно… вы и… комсомол?

— Ничего странного. — Беневоленский пожал плечами. — Комсомольцы такие же, как и мы, люди. Среди них замечательные личности есть. Вот Петя Чикомасов, например. Я с ним часто беседую. У него кабинет уютный, и картинки по стенам хорошие висят. Такой аккуратный молодой человек! А какой внимательный! Всегда чаем с конфетами угостит. Я и с партейными товарищами состою в отношениях. И они ко мне прекрасно относятся. Я ведь — но это тайна! — детишек у многих из них крестил. И даже их самих.

Старец захохотал.

— Я смотрю, у вас тут полная идиллия!

Наступило неловкое молчание. На помощь пришла Настя.

— Меркурий Афанасьевич намедни тако-ое учудил! Уж я смеялась, смеялась! Пригласил его к себе Чикомасов и спрашивает, кто из комсомольцев нашего города крещеный. Ему, мол, список нужен… Ой, не могу! Вы, батюшка, сами расскажите!

Отец Меркурий улыбнулся.

— Я ему и говорю: изволь! Первый в списке ты. Он побледнел и кричит: не может этого быть! Его матушка парторгом на фабрике работает. Я говорю: как не может, когда я тебя в твоем доме в купель опускал и крестик на шею повесил? Я, говорю, твой домашний батюшка получаюсь. Так в списочке своем и пометь. Очень он, бедный, расстроился.

Все трое долго смеялись.

— Решил я в вашем городе на некоторое время остановиться, — отсмеявшись, сказал старец. — Нет ли у вас гостиницы?

Отец Меркурий чуть со стула не упал.

— Не думал я, что вы меня так обидеть сможете! — вскричал он. — Что ж мне потом, сквозь землю провалиться? Что обо мне люди скажут? Что я по трусости вам в приюте отказал? Нет, как хотите, а поживите у меня несколько дней.

Старец задумался.

— Ну… хорошо…

Беневоленский был несказанно счастлив. О старце ходили легенды. В двадцатые годы, став епископом, отец Тихон, в миру Николай Иванович Аггеев, не пожелал согласиться с обновленчеством, которое коммунисты навязывали церкви, и испросил у оптинских старцев благословение на юродство. Портновскими ножницами он остриг волосы и бороду, обрезал рясу выше колен и, в таком виде явившись к архимандриту, обозвал его собакой. Тихона отправили в психушку, потом выпустили, потом снова забрали, но уже люди из ГПУ. Там не поверили, что молодой епископ сошел с ума, — товарищи из органов были проницательней церковников. Он чудом избежал расстрела, выжил на Соловках, где среди больничных работников лагеря оказались его духовные дети, вышел на свободу и продолжал юродствовать. Скитался по всей стране, пешком дошел до Хабаровска и Владивостока, имея в своем вещевом мешочке только самое необходимое для независимой жизни, а также стопку бумаги, на которой писал карандашом ученый труд по аскетике. Ненадолго останавливаясь у своих духовных учеников, старец просил их только об одной услуге: спрятать и сохранить уже исписанные листы и купить новой бумаги и карандашей.

И этот человек обращался к Меркурию Афанасьевичу запросто, но вежливо, по имени и отчеству, не «тыкая»…

— Простите… — спохватился Беневоленский, за воспоминаниями пропустив часть речи Тихона. — О каком человеке вы сказали?

— Родион Вирский.

— Я ничего о нем не слышал.

И снова в разговор вмешалась Настя.

— Ой, вы никогда ничего не знаете! Да, поселился у нас такой. Он директором краеведческого музея работает. Странный! Голова лысая, на голове шишка, и он ее все трогает, трогает…