Книжный в сердце Парижа - Лоренца Джентиле

Она сидит на земле, раскинув тонкие, как у паука-сенокосца, ноги.

– Ну конечно. Я и сама никогда не ходила в цирк с животными, – спешу я ее успокоить. – Они меня пугали. На самом деле меня пугали даже клоуны.

Она смеется, дергая Бена за рукав.

– Ты слышал? Она боится клоунов.

Бен – высокий мускулистый здоровяк, со светлой кожей и добрым взглядом. Он разговаривает с Виктором. Он шотландец, и я едва могу его понять.

Самая большая комната второго этажа – библиотека. Книги, украшающие стены, не продаются. Зато каждый живущий здесь может взять их почитать.

Юлия и Бен вернулись как раз к закрытию магазина. Затащили внутрь экспозиционные стенды, разложили по местам лежащие на полу книги, опустили большие створки уличных стеллажей. После того как мы закрыли кассы и перевернули вывеску у входа с «Come in! We are open» на «Sorry! We are closed», Виктор выключил свет.

– И что, мы будем сидеть здесь в темноте? – прошептала я ему.

– Не-а, наверху мы можем делать что хотим, – ответил он и, взяв меня за руку, повел наверх через заваленные книгами комнатушки.

У него шершавая кожа. Я стараюсь держать его руку некрепко, чтобы он не расценил мой жест неправильно. Очевидно, он отлично знает это место, потому что нам удалось ни обо что не споткнуться.

– Цирк с животными пора оставить в восьмидесятых, – говорит Юлия. – У меня была другая работа. А теперь я хочу быть актрисой, но в физическом театре.

– В физическом театре?

– Ты слышала о школе Лекока[30]?

Ее акцент так сильно отличается от акцента Виктора, который, в свою очередь, отличается от акцента Бена, который, опять же, отличается от акцента Сильвии Уитмен, что у меня создается ощущение, будто я прохожу устный текст Кембриджского экзамена высшего уровня. Мы в Париже, но здесь словно представлен срез всего мира, этакий Ноев ковчег. Ты поэтому выбрала этот город, тетя Вивьен?

– Это театральная школа, – объясняет мне Юлия. Ее тон такой же живой, как и взгляд, но надтреснутый голос навевает мысли о кристаллах льда, покрывающих зимой лужайку. Чтобы я лучше поняла, что такое физический театр, она предлагает пойти с ними в понедельник на постановку «В ожидании Годо». Но мне уезжать уже завтра.

– Tant pis[31], – говорит Юлия, вставая с легкостью колышемого ветром листка. – Пойду готовить ризотто! – И исчезает за дверью, ведущей на общую лестницу.

Я не сказала ей, что когда-то тоже интересовалась театром, но все же не на таком продвинутом уровне, чтобы знать о Лекоке.

Доступа к кухне в квартире Джорджа Уитмена на верхнем этаже у перекати-поля не было, но Юлии и Виктору удалось получить у Сильвии разрешение.

Поднимаясь по общей лестнице, мы останавливаемся на первом этаже, где в стену встроена кладовая с навесным замком. Внутри пыльно, и все завалено походными рюкзаками. Мы ставим туда мой чемодан, и, прежде чем закрыть дверь, я переобуваю туфли.

В действительности кухня в квартире Джорджа представляет собой не до конца обустроенный угол: она расположена в центре коридора, ведущего в прихожую, за которой находятся ванная комната и спальня хозяина. Хозяин дома прикован к постели, и его не следует беспокоить. Мысль о том, что, пока мы болтаем в холле – он же гостиная, – Джордж лежит в темноте и страдает, вызывает у меня тревогу.

– Мы уверены, что ему ничего не нужно? – спрашиваю я.

Бен идет проверить – он ни в чем не нуждается.

Что я делаю здесь, в забитой книгами квартире легендарного владельца легендарного книжного магазина в центре Парижа, с этой группой неизвестных молодых людей, которые напоминают мне банду потерянных детей из книги «Питер Пэн»? Думаю, я могла бы предложить им что-нибудь из китайских снеков в качестве благодарности, а еще потому, что уже больше десяти часов, а ризотто все еще не готово. Но я стесняюсь. Они все моложе меня, говорят о людях, которых я не знаю, и мне непонятны их шутки… Я стою у окна, из которого виден вход в магазин, и смотрю вниз в надежде заметить тетю. Но она все не идет.

Бернардо еще в Алассио. Он пишет мне, что они собираются на ужин и что он позвонит мне позже. И тут до меня доходит, что мой сотовый почти разрядился, и примерно в ту же секунду я вижу свое зарядное устройство в руках Вероники, которой одолжила его вчера в офисе. Она не вернула мне его! Я в этом почти уверена. Роюсь в сумке – так и есть. Я осмеливаюсь спросить, нет ли у кого-нибудь такого же, как у меня, зарядного устройства для телефона.

– У меня и мобильника-то нет, – говорит Бен.

– Мой сломался, да и то это был не смартфон, – отзывается Юлия с кухни. – Спросим у Оушен, когда она придет. – Девушка убирает волосы назад двумя пальцами.

Юлия красива какой-то неправильной, интересной красотой. Высокие скулы и впалые щеки подчеркивают раскосый разрез глаз. Если бы не губы в форме сердечка, она была бы похожа на Лорен Бэколл[32]. Я хотела бы двигаться с такой же легкостью, не одергивая себя то и дело.

– У меня вот что есть! – восклицает Виктор, вытаскивая из кармана старенькую «нокию». – Если хочешь, можешь попросить позвонить тебе на этот номер.

Откровенно говоря, это очень кстати: мне не хочется признаваться Бернардо, что тетя Вивьен так и не появилась, да и лгать я тоже не хочу. Пишу ему, что забыла зарядное устройство, и на всякий случай отправляю ему номер Виктора. Аналогичное послание я посылаю своей матери.

– У тебя деньги есть? – спрашивает Виктор. Он надел клетчатую шерстяную куртку, чтобы пойти с Беном в магазин, они хотят купить еще бутылку для Джона. Я спрашиваю, уверены ли они, что спиртное пойдет ему на пользу.

– Боже, только не говори мне, что ты католичка! – смеясь, восклицает Виктор.

Все смотрят на меня, и я чувствую, как горят щеки. Я протягиваю ему десять евро, надеясь отвлечь внимание. Сработало.

– Этих денег хватит нам на неделю, – говорит Виктор в знак признательности.

– Вообще-то католики пьют вино, – замечает только что вошедшая девушка. У нее криво подстриженная черная челка и большие очки в темной оправе.

Это Оушен.

– Вообще-то подарки делают для того, чтобы воплотить в жизнь чужие желания, – отмечает Виктор, – а вовсе не для того, чтобы навязать свои. Иначе какой же это подарок?

Когда они возвращаются, я прошу его проверить, не звонил ли кто. Звонков нет. Мой телефон разрядился.

За исключением техасского акцента, Оушен во всех отношениях соответствует образу ученой. Помимо очков, на ней мешковатые брюки и футболка под дырявым свитером, и она знает все на свете. В обычных условиях я бы не стала предлагать ей хрустящий острый горошек, но не сегодня. Она, не моргнув глазом, зачерпнула пригоршню и отправила в рот. Сидя рядом со мной на полу библиотеки, она объясняет мне разницу между различными церковными конфессиями: католической, православной, протестантской, методистской, адвентистской седьмого дня и церковью Иисуса Христа святых последних дней, членов которой, если я правильно поняла, называют мормонами. Отчасти из-за акцента, отчасти из-за за того, что рот у нее набит горошком, я с трудом разбираю ее речь, но не осмеливаюсь попросить ее повторить.

К счастью, нашу беседу прерывает Юлия, ставя кастрюлю с ризотто на пол в центре комнаты.

– Я не нашла чистой посуды. Нам придется есть прямо отсюда. – Она раздает всем вилки.

Комбинезон ржавого цвета и пожелтевшая шелковая блузка идеально вписываются в антураж книжного магазина. По стилю одежды они все здесь гармонируют друг с другом. Я чувствую себя нелепо в деловом костюме и кроссовках. Как будто ошиблась эпохой.

Я набираю полную вилку ризотто. Юлия смотрит на меня выжидающе, и мне не хочется ее разочаровывать.

– М-м-м, – улыбаюсь я, – очень вкусно.

Немного острого перца здесь бы не помешало. Я думаю о перцовом баллончике: интересно, можно ли его использовать в качестве приправы к еде? Наверное, лучше не стоит.

Ризотто упало в мой желудок, как гранитная глыба. Ощущение сытости продержится до завтрашнего утра. Я пытаюсь расслабиться, слушая, как другие обсуждают Анаис