Волчья сотня - Наталья Александрова

– Выпьем, за это выпьем, – тихо промолвил Осоргини добавил вполголоса, обернувшись снова к Борису: – А только с вами, поручик, ив карты-то играть неинтересно – проигрыш вас не огорчает, наверное, и выигрышне радует. Что вы за человек такой… Как шеф ваш, полковник Горецкий, –такая же темная лошадка…

– Это ты, Дмитрий, – перебил его Алымов, –это ты что за человек, вечно на ссору набиваешься, не можешь с характером своимсладить! Чем тебе, спрашивается, Борис не угодил?

– Ладно, Алымов, ладно, – поморщилсяОсоргин, – скверное настроение… Простите меня, поручик!

– Да я не в обиде. – Борис пожал плечами. –Давайте выпьем с вами на брудершафт.

– А что. – Осоргин улыбнулся чуть криво по своемуобыкновению. – Что ж, выпьем.

* * *

Полковник Азаров собирался к даме своего сердца. Ивана онотослал из дому с какими-то поручениями. Раздался стук в дверь. Поскольку вдоме никого не было, полковник накинул френч и, не успев застегнуться, отворилдверь. На пороге стояла та, к кому собирался он сейчас идти, чтобы провестивечер. Софья Павловна тяжело дышала, грудь ее вздымалась. Щеки ее горели, глазасверкали, волосы выбились из-под шляпки. Пораженный полковник отступил внутрь,не успев вымолвить ни слова. Она проскочила в дверь, незаметно для Азароваоглянувшись по сторонам. В переулке никого не было, никто не мог ее видеть.

– Вы… – опомнился Азаров, – Софья Павловна,вы… как вы здесь?

«Обыкновенно», – раздраженно подумала она, нопромолчала.

– Простите, я… совсем не ожидал. – Он торопливозастегивал френч.

Софья Павловна глубоко вздохнула и начала представление.Шляпа и перчатки полетели на диван, она подошла к полковнику вплотную ипосмотрела ему в глаза требовательно и тревожно. Потом вдруг отскочила всторону и закрыла лицо руками.

– Нет, – глухо донеслось до Азарова, – нет,не могу, не могу поверить…

– Но что такое, что случилось? – бормоталошеломленный полковник.

– И вы еще спрашиваете, что случилось? – Теперьона стояла перед ним, грозно сверкая фиалковыми глазами. – Вы, вы ещеимеете совесть недоумевать по поводу происшедшего? Вы – низкий, бесчестныйчеловек! Вы думаете, что раз сейчас война, то в такое страшное время можнобезнаказанно издеваться над несчастной одинокой женщиной, можно играть еечувствами… – Тут Софья Павловна сочла необходимым грациозно упасть надиван и разразиться рыданиями.

Полковник Азаров совершенно потерял голову. Вид любимойженщины, так откровенно страдающей, привел его в неистовство. Он упал на колениперед ней, он целовал ее руки, которые она пыталась отнять, – словом,сцена была достойна немого кинематографа. Наконец Софи, чувствуя, что такаяопасная близость приводит влюбленного полковника совершенно к определенныммыслям, как и всякого нормального мужчину, села на диване и оттолкнула своегообожателя.

– Не прикасайтесь ко мне! – вскрикнула она.

В суматохе Азаров не заметил, что глаза ее совершенно сухи.Когда нужно, Софи умела вызвать настоящие слезы, но в данном случае решила нетратить силы.

– Давайте объяснимся раз и навсегда, – горькопроговорила она.

– Но в чем, в чем вы меня обвиняете? – вскричалон, в свою очередь, засверкав глазами.

– Я хочу знать, зачем вам понадобилось меня обманывать.Вы уверяли меня в искренности своих чувств…

– Но это так, вы же знаете, что я вас люблю!

– Да? А к кому же тогда вы ездите по ночам? –Вопрос вылетел, как пуля из пистолета.

Удар был силен, полковник застыл на месте.

– Да-да, – она продолжала давить, не давая емуопомниться, – вы обманщик, вы говорите женщине, что не можете без неежить, а сами по ночам развлекаетесь с другой!

– Но… с чего вы взяли, что я езжу куда-то поночам? – пытался полковник оказать слабое сопротивление.

Он мог бы рассчитывать на успех, если бы дело было нафронте, но в данном случае все его жалкие попытки защиты заранее были обреченына провал.

– Не нужно играть со мной, – как-то даже спокойнозаговорила Софья Павловна, и в этом спокойствии Азарову почудилось приближениеокончательного и бесповоротного с ней разрыва, – не нужно лгать,изворачиваться, снова начинать вашу сладкую песню о любви, которая не можетбыть счастливой…

– Но это так и есть! – глухо проговорил полковники отвернулся. – Всегда существовала причина, по которой я мог любить вастолько издали.

«Возможно, он болен, – в некотором смятении подумалаСофья Павловна, – этого только мне не хватало».

– Я вам не верю, – в растерянности произнеслаона. – Я видела своими глазами, как в прошлый понедельник вы возвращалисьпоздно вечером на уставшей лошади. В тот вечер я долго не могла заснуть, мнепредставлялось, как вы лежите тут, совершенно один, без помощи, вы ведьизволили сообщить Анне Евлампиевне, что больны, что открылась старая рана. Всеэто чушь, нет никакой раны!

– Рана есть, – тихо вставил Азаров, – и неодна.

– И вот я долго думала и решилась, – продолжалаСофья Павловна, отмахнувшись, – я решилась погубить свою репутацию радивас. И что же я увидела, подойдя? Вы, на Ахилле! – Она снова заломила рукии зарыдала.

Такого количества рыданий было многовато даже длязакаленного в боях полковника, а он к тому же действительно был влюблен. Всежелания его были направлены на то, чтобы не причинить еще большего горя любимойженщине, и он совершенно не обратил внимания на то, откуда она знает имя егожеребца и по каким признакам сумела определить в темноте, что лошадь устала.Ведь она неоднократно уверяла его, что абсолютно не разбирается в лошадях…

– Хорошо, – медленно сказал Азаров, – раз вынастаиваете, то я расскажу вам. Я просто не могу оставаться в таком положении,когда вы считаете меня чудовищем. Так слушайте же!

Софи оживилась, но села, сохраняя на лице выражениеоскорбленного недоверия.

– Я был женат, – начал полковник глухо, но в глазасвоей визави смотрел честно и твердо. – Это было давно, много лет назад.Жена моя умерла при родах…

– Боже, – пробормотала Софья Павловна, чтобыкак-то отреагировать. На самом деле сказать ей было абсолютно нечего. Онапыталась понять, не морочит ли ей полковник голову, но по всему выходило, чтоон не врет, уж настолько-то она успела изучить его за время их знакомства.

– Жена умерла, а ребенок выжил, – с горечьюпродолжал Азаров, – но лучше ему было не жить.

Он встал, отошел в дальний угол комнаты, помолчал немного,потом сказал жестко:

– Мой сын – полный и законченный идиот. Никакомулечению не подлежит, и не подлежал никогда. Он жил с моими родителями в Москве,я воевал, потом революция. Мать умерла от тифа в восемнадцатом, отец с Андрюшейи его нянькой решил податься на юг. Он умер в дороге, нянька чудом нашла меня.И вот я определил их на хутор Ясеньки, у няни там родня, и навещаю, когда могу.