Жнец - Нил Шустерман

Роуэн, как и Ситра, чувствовал себя крайне неуютно оттого, что сразу же согласился подчиниться запрету на романтические отношения, но он не собирался это демонстрировать. Особенно при Ситре. Да, он выказал холодность по отношению к ней, но, по правде говоря, девушка его привлекала. Однако еще до того, как жнец сформулировал запрет, Роуэн знал, что такого рода отношения не приведут ни к чему хорошему. В конце концов, они были соперниками.

Как и Ситра, Роуэн стоял рядом со жнецом Фарадеем, когда тот наделял иммунитетом каждого из членов его семьи. Его родные братья и сестры, сводные братья и сестры, бабушка, ее слишком идеальный муж, который, как Роуэн подозревал, был ботом. Каждый из членов семьи почтительно становился на колени и целовал кольцо, передавая таким образом данные о своей ДНК во всемирную базу данных, располагавшуюся в отдельном облаке, которое контролировало сообщество жнецов и которое существовало отдельно от «Гипероблака».

Правило состояло в том, что иммунитет сроком на один год получали все члены семьи ученика, а таковых в разросшейся семье Роуэна было девятнадцать человек. Поэтому мать Роуэна воспринимала все происходящее со смешанными чувствами – по крайней мере целый год все эти родственники будут жить в ее доме, надеясь дождаться акта получения постоянного иммунитета – как только Роуэн получит кольцо жнеца. Если он получит кольцо жнеца.

Небольшая заминка возникла только тогда, когда кольцо тревожно завибрировало, отказав в иммунитете новому мужу бабушки, который действительно оказался ботом.

Фарадей привел Ситру и Роуэна к себе домой. Здесь им предстоит начать новую жизнь. Жил жнец в маленьком бунгало в какой-то захолустной части города, о существовании которой Роуэн даже не подозревал.

– Люди играют в бедность, – объяснил Фарадей.

Бедных, строго говоря, больше не было. А некая суровость и даже скудость существования являлась результатом сознательного выбора тех людей, кто сторонился изобилия Эпохи Бессмертных.

Жилище Фарадея оказалось поистине спартанским. Почти никаких украшений. Невыразительная мебель. В комнате, которую жнец отвел Роуэну, была только кровать и небольшой платяной шкаф. У Ситры в комнате имелось по крайней мере окно, но оно смотрело на кирпичную стену.

Как только Роуэн и Ситра устроились, Фарадей не дал им ни минуты, чтобы поразмышлять о своем новом положении. Едва они распаковали свои сумки, как жнец заявил, что они идут на рынок.

– «Жатва»? – спросил Роуэн, мрачнея.

– Нет, достать для вас еды, – сказал Фарадей. – Если, конечно, вы не захотите питаться моими объедками.

Услышав вопрос Роуэна, Ситра ухмыльнулась – словно ее саму не заботило то, что с ней происходит.

– Ты мне гораздо больше нравилась до того, как я узнал тебя получше, – сказал ей Роуэн.

– Ты меня еще не знаешь, – ответила она, и это было правдой.

Она вздохнула, и в первый раз после того вечера в опере высказалась более-менее откровенно.

– Мы вынуждены жить вместе и состязаться за более чем сомнительный приз. Я знаю, что это – не твоя вина, но в нынешней ситуации трудно говорить о дружеских отношениях.

– Я понимаю, – признал Роуэн. В конце концов не Ситра виновата в той напряженности, что возникла между ними.

– Но ведь это совсем не означает, что мы не можем поддерживать друг друга.

Ситра не ответила. А он и не ждал немедленного ответа. Роуэну просто захотелось заронить зерно. За последние два месяца он узнал, что, оказывается, не пользуется ничьей поддержкой. Друзья от него отдалились. В своей семье он был существом второстепенным. И только с одним человеком его связывало общее положение – это была Ситра. Если они не научатся доверять друг другу, что у них будет общего кроме ученического разрешения на убийство?

Главным достижением человечества стала победа над смертью. А это означало и конец всех правительств.

Еще в те дни, когда сеть цифровых коммуникаций именовалась «облаком», люди решили не давать слишком много власти искусственному интеллекту. Предостережения на этот счет изобиловали в кино, книгах, на телевидении, и во всех возможных видах и форматах. Машины всегда считались врагами. Но затем «облако» эволюционировало в «Гипероблако», искрящееся сознанием или по меньшей мере его полным подобием. И тут выяснилось, что оно не стремится к захвату власти. Одновременно люди поняли, что «Гипероблако» способно лучше любых политиков служить целям и нуждам человека.

В годы, предшествовавшие появлению «Гипероблака», закон и правительство были просто необходимы, чтобы справляться с человеческим высокомерием, эгоизмом, а также блокировать постоянные стычки, вызываемые мелочными интересами различных групп и индивидуумов. Система была неэффективной, несовершенной, подверженной различным формам коррупции.

Но подкупить «Гипероблако» было нельзя. Кроме этого, его алгоритм был построен на основе всех знаний человечества. Как только ему передали власть, как по волшебству изменилось все: люди перестали тратить деньги и время на достижение высоких политических постов, прекратились войны, тираны уже не могли подавлять вверенное им население. Конечно, политикам, диктаторам и разжигателям войн это не могло понравиться, но их голоса, когда-то громкие и устрашающие, теперь были едва слышны. Короли оказались не только голыми, но и немощными.

«Гипероблако» знало все: когда и где строить дороги, как избежать неоправданных потерь в процессе распределения пищи и соответственно – голода, как защитить окружающую среду от постоянно растущего населения. «Облако» создавало рабочие места, одевало неимущих, а потом сформировало Мировой Кодекс. Впервые в истории закон стал не просто тенью справедливости, но ее воплощением.

«Гипероблако» подарило нам совершенный мир. Утопия, о которой наши предки только мечтали, стала нашей действительностью.

И только над одним институтом «Гипероблако» не имело власти.

Это было сообщество жнецов.

Когда созрело решение, что люди должны умирать (только таким образом можно было противостоять бесконечному росту народонаселения), функцию прерывания жизни решили также возложить на людей. Ремонт мостов, планирование городов – с этим могло справиться и «Гипероблако». Но акт умерщвления требовал, чтобы его исполнитель обладал нравственным чувством. Такового у «Гипероблака» не имелось, в силу чего был учрежден институт жнецов.