Казанова в Петербурге - Галина Грушина

наплодила. Только меньше, чем за три рубля, я никак не согласен.

Зиновьев хихикнул и покосился на кавалера; тот продолжал строить глазки девочке.

— Дурень, проси сто, — подсказал бородачу Зиновьев.

— Бог с тобой, барин! — попятился испуганно тот.

— Проси, коли велю. Запомни: деньги разделим пополам. Старшей девке сколько лет?

Все еще не веря счастью, мужик суетливо поклонился:

— На Масленой пятнадцать сравняется. Она еще нетронутая, и вшей нет. Матка за этим строго следит. Фекла, поди сюды!

Девочка покорно подошла к отцу и, потупив взор, остановилась перед гостями. Она была прехорошенькой. Кавалер из разговора Зиновьева с мужиком не понял ни слова и в умилении уставился на пленившую его красотку.

— Глянь, только глянь, барин, — суетился хозяин, распахивая ватник девочки; под ним оказалась ветхая, серая рубаха. — Не паршива, не костлява.

Рванув ткань, он спустил лохмотья с понурившейся девочки, и перед гостями предстало ее юное тело. Кавалер издал восхищенный стон.

— Гляньте на косу, — суетился отец. — Ни одной гниды. Она всегда в бане первая моется, а потом другие, потому как после нее вода совсем чистая.

Достав из кошелька несколько монет и протягивая их хозяйке, кавалер показал знаками, что хочет забрать девочку.

— Ишь, разохотился, — хихикнул Зиновьев, кивнув на кавалера хозяину. — Значит, требуешь сотню и ни копейки меньше?

— Мне бы в купцы выйти аль в подрядчики… — дрожа от волнения, сипло выговорил тот.

Девушка, натянув рвань на голые плечи, торопливо кинулась к матери.

— Помни: деньги пополам. — Почувствовавший свою выгоду, Зиновьев горел желанием уладить дело. — Пойду теперь иностранца уговаривать.

Взяв кавалера под локоть и услужливо напомнив ему, что следует нагнуться, проходя сквозь низкую дверь, Зиновьев вывел его на улицу.

— Ничего не выходит, — объявил он. — Хитрый мужик заломил непомерную цену. Она, видите ли, девственница и вшей нет.

Кавалер удивленно приостановился:

— Сударь, меня ничуть не интересует, девственна красавица или нет. Такие вещи для меня несущественны. Какова цена его сокровища?

— Сто рублей, — вытаращил Зиновьев наглые глаза.

— Я заплачу эту сумму, — ничуть не поколебавшись, кивнул кавалер.

— Вы согласны отдать сто рублей за мужичку?

— Несомненно. Это весьма дешево за такую прелесть. Меня тревожит лишь одно: согласится ли сама девица?

— Кто же станет ее спрашивать? — опешил Зиновьев. — Заартачится, возьмите палку. Баб надо лупить.

Это замечание заставило кавалера пренебрежительно поморщиться: он никогда не добивался женщин битьем.

— Сколько я буду должен ей платить? — не желая вдаваться с грубым московитом в обсуждение нежных путей любви, перевел он разговор.

— Платить? Нисколько! — и Зиновьев принялся терпеливо объяснять иностранцу русские порядки. — Раз вы заплатите ее отцу, она станет вашей собственностью. Можете делать с ней все что угодно, только жизни нельзя лишать. Если же девка сбежит от вас, вы имеете право заявить в полицию, и ее приведут назад.

— Стало быть, она станет моей рабыней? — попросил уточнить кавалер.

— А что тут плохого? — пожал Зиновьев плечами.

Кавалер и сам не знал, что его смущало. Московитский обычай был всем хорош. Приказал — сделала; в сорок лет не приходится рассчитывать на юную любовь. И все-таки его что-то коробило. Должно быть, неумеренное чтение авторов вроде Руссо и Вольтера не прошло для него бесследно.

— Это и есть ваше крепостное право? — задумчиво осведомился он. — Действительно, очень удобно. Чем не житье вашим боярам! — Подумав, он добавил: — Однако какой терпеливый русский народ.

— Это наша национальная черта, — с гордостью согласился Зиновьев.

Не желая, чтобы о покупке девушки узнали спутники, кавалер попросил Зиновьева приехать сюда с ним завтра и помочь договориться с мужиком. Тот охотно согласился, присовокупив:

— Будет ваше желание, я помогу вам составить целый гарем.

— Когда я влюблен, мне хватает одной, — осадил его кавалер.

Это было не совсем правдой, однако развязность этого родственника Орлова трудно было терпеть.

ЗАИРА

На следующий день они снова явились в Екатерингоф. Перед жилищем селянина кавалер вручил Зиновьеву сто рублей.

Появление гостей привело обитателей лачуги в большое волнение. Зиновьев стал говорить с главой семейства. Тот, услышав, что иностранец готов заплатить сто рублей за девчонку, онемел. Упав перед иконой на колени, он принялся горячо благодарить святого Николая, показывая гостям при поклонах заплаты на седалище. Недоумевая, при чем тут святой Николай, кавалер воспользовался паузой, чтобы мигнуть девушке. Та, робко потупившись, спряталась за мать.

Отмолившись, глава семьи подозвал дочь и, показав на иностранного барина, спросил, хочет ли она служить ему. Длинные ресницы поднялись, и кавалера осияли влажным блеском глаза малютки.

— Да, — улыбнулась она.

Он затрепетал, готовый схватить в объятия крошку и тут же ее расцеловать. Тем временем родитель важно благословил дочь.

Для подписания договора в качестве свидетелей были призваны лакей Ганс и кучер, поставившие на бумаге кресты. Зиновьев положил на стол сто рублей. Мужик жадно схватил деньги и, нежно подержав их в руках, торжественно вручил дочери. Та сейчас же передала деньги матери, во все время церемонии стоявшей неподвижно у печи. Покончив с формальностями, селянин взволнованно обратился к кавалеру на своем непонятном языке, и Зиновьев перевел:

— Он спрашивает, не надо ли барину Палашку и Фроську, других его дочерей?

Кавалер пожал плечами: с какой стати? Палашке и Фроське еще расти не один год. Однако какой бесчувственный народ, и насколько они лишены всяких представлений о нравственности! Вот к чему приводит проповедь христианской морали только на древнегреческом языке.

При расставании не было пролито ни слезинки. Продав дочь, глава семейства чуть не танцевал от радости. Кавалер усадил девушку подле себя в экипаж. Она была облачена в какую-то неряшливую хламиду из грубого сукна, под которой, как он тотчас убедился, ничего не было; голые ноги были обуты в рваные опорки.

Итак, подобно вольтеровскому султану Оросману, он стал обладателем рабыни, в которую безоглядно влюбился. На память ему пришли строки из знаменитой трагедии, и он продекламировал:

О, я люблю и жду, что вы, Заира, сами

Любовь мне дарите в ответ на страсть и пламя.

Сознаюсь, от любви мне надобно огня,

Бесчувственность лишь оскорбит меня.

— Как тебя зовут, прелесть моя? — обняв девочку за плечи, нежно осведомился он.

— Имя, имя! — прокричал по-русски Зиновьев.

— Фекла, — прошептала малютка.

— Отныне ты будешь зваться Заирой, — торжественно возгласил кавалер и поцеловал ее.

За время пути от Екатерингофа до «Золотого якоря» чувства кавалера, не устававшего любоваться девушкой, возросли настолько, что, едва приехав, он схватил за руку свою покупку и, не попрощавшись с Зиновьевым, ринулся к себе в номер; встретившемуся на лестнице Ринальди он еле кивнул.

Он провел, запершись со своей Заирой, четыре дня, не в силах насытиться