Покидая мир - Дуглас Кеннеди

— «Нет» — на все твои предположения.

— Я рада. Правда, о том, что ты почти идеал в смысле гигиены, я могла догадаться и по твоим визитам сюда…

— Ну, не скажи — а вдруг во время наших свиданий я просто очень стараюсь?

— А вот если бы мы были вместе все время?

Пауза. Я ясно видела, что мой вопрос заставил Дэвида почувствовать себя неуютно.

— Дело в том, что… — заговорил он наконец.

— Ну?

— Я мечтаю жить с тобой.

— Лучше бы ты этого не говорил.

— Но это правда. Я хотел бы провести рядом с тобой каждый час этой проклятой жизни.

— Но ты не можешь по совершенно очевидным причинам. Так зачем, зачем? Объясни мне.

— Потому что мне безумно трудно уходить, оставлять тебя здесь и возвращаться к…

— Ко всему тому, что тебе не мило, но от чего не можешь убежать. Не это ли называется парадоксом? Особенно с учетом того, что я с нашей ситуацией справляюсь. Мне помогает мой прагматизм. А тебя раздражает то, что я не предъявляю требований. Тебе больше по душе, чтобы безумная мегера поджидала тебя, лежа на пороге твоего дома, чтобы угрожала написать жалобу декану факультета, если ты не перестанешь встречаться с любовницей и не покончишь с ней?

— Я бы никогда на это не пошел.

— Приятно слышать. Зато я могу пойти на это, если ты не перестанешь говорить об этом — о нас — и о том, какая мука для тебя прощаться, уходя от меня. Мне просто начинает казаться, что это обычная мужская болтовня, попытки заглушить чувство вины за свою нерешительность. Ну, Дэвид, ты ведь слишком умен для этого.

К чести Дэвида, он никогда больше не возвращался к этой теме. Думаю, я так резко отреагировала на его слова прежде всего потому, что была безумно в него влюблена. И понимала, что если он будет и дальше намекать мне на возможность разрыва с женой и нашей с ним семейной жизни…

М-да, надежда и ожидание могут порой становиться невыносимыми, особенно когда ни на одну минуту не забываешь о том, что без одной минуты одиннадцать наша совместная жизнь, хочешь не хочешь, будет прервана. Потому что Дэвид никогда не сумел бы уладить этот конфликт между тем, чего он хотел, и тем, что никогда не смог бы бросить.

Четыре года с Дэвидом Генри…

Мы мастерски наловчились отделять нашу жизнь вне Гарварда от той, которую вели в университете. Когда я приходила в кабинет Дэвида на еженедельные консультации, мы занимались исключительно работой. Изредка мы могли обменяться заговорщической улыбкой, но при этом никогда не забывали, что это сугубо деловые встречи, и твердо придерживались этого принципа, ни разу не поддавшись искушению превратить занятия в любовное свидание. Встречая Дэвида в университете, я неизменно обращалась к нему «профессор» и вела себя официально. Кроме того, я с самого начала всерьез задумалась над тем, как ему лучше заметать следы, чтобы у жены не возникло подозрений касательно его отлучек. Тогда-то мне и пришло в голову сказать ей, что по вечерам Дэвид пишет книгу у себя в офисе, и купить автоответчик с возможностью дистанционного доступа, который он включал перед тем, как отправиться ко мне. Сообщив Полли, что в эти часы будет работать — и она может звонить ему на автоответчик, — Дэвид обеспечивал себе алиби.

Хитрость сработала. Полли доставала его звонками первые несколько недель, но потом поверила в нашу ложь. Дэвид «приступил к написанию» нового романа, который грозился начать последние лет десять…

Впрочем, в каком-то смысле он говорил правду. Чтобы восполнить часы, проведенные со мной, и доказать Полли, что он действительно пишет книгу, Дэвид стал приходить в офис к восьми и успевал написать страничку-другую (работал он очень медленно) до своей первой лекции, начинавшейся в одиннадцать.

Ему понадобилось два года, чтобы закончить роман. О содержании Дэвид не рассказывал — упоминал лишь, что книга о 1960-х, а структура ее в какой-то мере экспериментальна. Он не показывал роман мне еще несколько долгих месяцев после того, как окончил первый вариант. Даже и потом он заметно колебался, особенно до тех пор, пока его литературный агент получал отказ за отказом в крупных нью-йоркских издательствах, куда была направлена рукопись.

— Все повторяют одно и то же — что все это слишком заумно, — сказал Дэвид после шестого отрицательного ответа.

— Ну, если когда-нибудь захочешь узнать мое мнение… — начала я.

— Я дам тебе читать роман после того, как его примут.

— Знаешь, Дэвид, мне совершенно неважно, что за приговор вынесет тебе какой-то издатель.

— Ладно, посмотрим, — ответил Дэвид, и по его тону мне стало ясно, что давить на него не следует.

Наконец, после месяца сплошных отказов, небольшое, но чрезвычайно уважаемое издательство «Пентаметр пресс» одобрило роман Дэвида. В тот день он появился в моей квартирке с шампанским и потрясающим подарком: первым изданием «Маленькой книжечки в до-мажоре» Г. Л. Менкена,[11]в которую входил один из самых любимых мною его афоризмов: «Совесть — это внутренний голос, предупреждающий нас о том, что за нами кто-то следит».

— Такое издание, наверное, стоит бешеных денег! — сказала я Дэвиду после первых восторгов по поводу фантастического сюрприза.

— Пусть тебя это не заботит.

— Ты слишком щедр.

— Нет, ты намного более щедра — во всех отношениях.

— Итак… о твоем романе. Теперь-то наконец можно мне прочитать этот чертов текст? — спросила я.

Дэвид на миг заколебался, потом ответил:

— Хорошо… но ты должна отнестись к этому спокойно… как соляной столб величиной с Лотову жену.

Он не стал развивать эту мысль, но я заподозрила, что Дэвид написал своего рода roman-à-clef,[12]в котором как-то отражены наши отношения. То, что Дэвид упорно держал язык за зубами, только усиливало мои подозрения, как и сам способ, которым он передал мне рукопись при следующем свидании: просто выудил ее из своего рюкзака буквально перед уходом, шлепнул на кухонный стол и не произнес ни слова, кроме традиционного «Увидимся в пятницу».

Заголовок гласил: «Сорок девять параллелей». Это была довольно короткая рукопись — двести шесть страниц, — которая, однако, читалась медленно и трудно. Она представляла собой историю мужчины зрелого возраста — названного просто Писатель, — едущего через всю Канаду (отсюда и игра в названии с 49-й параллелью) с целью навестить брата, с которым случилось нервное расстройство, когда он заключал какую-то сделку с недвижимостью в Ванкувере. Брат богат. Писатель преподает в каком-то второразрядном университете в Монреале. У него есть жена — называемая в книге просто Жена, — которую он давно разлюбил и которая постоянно разглагольствует о Божественных откровениях. У Писателя роман с юной писательницей, выведенной в книге под именем Она. Она — начинающая преподавательница в Макгилле,[13]талантливая, самодостаточная, с радостью ставшая любовницей героя, но не желающая переживать с ним «эмоциональные срывы». Писатель ее обожает, потому что понимает, что хотя он и «обладает» ею, однако никогда не сможет ею обладать…