Элементы психоанализа - Уилфред Р. Бион

вызвала бы любая другая гипотеза или теория на месте данной.

3 Можно сказать, что миф как таковой фиксирует реализацию и, значит, выполняет функцию, которую Фрейд приписывал обозначению.

4 Сфинкс пробуждает любопытство и угрожает смертью за неудовлетворение этого чувства. Он может олицетворять собой ту функцию, которую Фрейд приписывал вниманию, однако любопытство, возбуждаемое Сфинксом, несет в себе угрозу.

5 Эдип – это триумф любознательности, которую не может остановить даже страх, и поэтому он может символизировать научную интеграцию, инструмент познания.

Может показаться, что я подгоняю миф под свои преконцепции, однако для того, чтобы увидеть эти смысловые оттенки, не нужно быть слишком изобретательным. То, как используется миф в классическом психоанализе, проясняет природу L– и H-связей, но в равной мере психоанализ освещает также и K-связь. То, что некоторые особенности мифа можно использовать как символическое представление механизмов мышления, означает для меня, что эдипову ситуацию некорректно рассматривать как часть содержания психики. Я предлагаю оставить сейчас обсуждение представления о психике как об обладающей содержанием и вернуться к этому вопросу позже, когда я буду рассматривать миф об Эдипе с точки зрения функции преконцепции, которую он выполняет[56].

Обратимся теперь к клиническому опыту, когда аналитик и анализант говорят на одном языке, во многом друг с другом согласны, но при этом их не связывает ничего, кроме физического факта продолжительного присутствия на сессиях. Прогресс в анализе обнаруживает расхождение, которое я свожу к следующему.

Аналитик считает, что он находится в терапевтическом кабинете и осуществляет анализ (и это так и есть). Пациент рассматривает этот же самый факт – свое пребывание в анализе – как опыт, в котором он получает сырой материал, воплощающий в реальность сон наяву (day dream). Таким образом, наделенный реальностью сон наяву оказывается чем-то, что дает пациенту возможность интуитивно, то есть без какого-либо анализа, увидеть свои трудности, поразить и порадовать аналитика своей сообразительностью и дружелюбием. В ответ на слова пациента аналитик предполагает, что пациент видел сон. Но пациент в это НЕ верит. Сновидение, чрезвычайно сильное эмоциональное переживание, воспринимается пациентом как прямое изложение фактов пугающей действительности[57]. Он ожидает, что аналитик, работая с этим рассказом как с требующим интерпретации сновидением, придаст сну наяву реальность всего лишь сна. Короче говоря, пациент мобилизует свои ресурсы (в том числе факты анализа), стремясь не допустить мысли о том, что сновидение не только было, но и является частью реальности: он полагает, что реальность (в понимании аналитика) – это что-то, что относится лишь к элементам, отрицающим «сон».

Я не предлагаю новую теорию сновидений – я описываю состояние, наблюдаемое у пациентов, страдающих серьезными нарушениями, по-видимому, весьма обычное и часто повторяющееся. «Сновидение» – вне зависимости от того, верно оно отнесено к категории снов или нет, – является чем-то, что может возникнуть на сессии в форме галлюцинации, если у пациента ослаблена способность грезить.

В этом случае остается незамеченной одна примечательная особенность описываемой ситуации – степень согласия между аналитиком и пациентом относительно фактов. Согласие с фактами аналогично согласию, которого могут достичь два человека в вопросе расположения линий, света и тени на рисунке, способ восприятия которого может меняться – один видит вазу, тогда как другой видит два профиля. Но в чем оба человека согласны друг с другом?

В примере с обращаемой перспективой можно предположить, что актуальное зрительное впечатление – это и есть тот самый факт и что различия лежат в области преконцепций. Этот пример может верно представлять ситуацию пациента, но в каждом конкретном клиническом наблюдении случая, где возникают подобные явления, этот вопрос должен уточняться отдельно. Я предпочитаю не выводить общего правила. Принципиально то, что именно клиническое наблюдение должно определить, в чем пересекаются взгляды аналитика и пациента.

Важно, что само наличие согласия между аналитиком и пациентом является очевидным и наглядным фактом, в то время как разногласия (которые могут быть такими же выдающимися) отнюдь не очевидны. Все дело в том, что факты, по которым достигнуто согласие, пациент использует с целью отрицания того, что его убеждение тоже является фактом. Поэтому конфликт между взглядом, общим для пациента и аналитика, с одной стороны, и собственной точкой зрения пациента – с другой, заключается не в конфликте между разными группами идей (как при неврозах), а является конфликтом между K и минус K (-K), или, выражаясь более образно, между Тиресием и Эдипом, но не между Эдипом и Лаем.

Исходя из здравого смысла, можно сказать, что психическое развитие предполагает увеличение способности понимать реальность и уменьшение обструктивной силы иллюзий. В психоанализе выявление архаических фантазий и их модифицирование, благодаря приведению в соответствие той или иной изощренной теории (устойчивой к восприятию и интеграции последующего опыта), рассматривается как терапевтическое по своему действию. Данное предположение не является достоверным, и рассматривать его необходимо при терпимом отношении к формированию смысла. Возможно ли найти такое описание, научную строгость которого удается соблюсти без такого терпимого отношения? От ответа на этот вопрос зависит, удастся или нет остановить процесс психической или личностной деградации в медицинском смысле. Первая задача – поиск путей повышения научной строгости за счет выяснения природы минус K (-K), минус L (-L) и минус H (-H). Я начну с рассмотрения механизмов мышления. Я не буду рассматривать дальше механизм ♀♂, так как не хочу добавлять что-либо еще к тому, что я уже сказал о взаимном оголении (denudation) компонент. Механизм

Ps↔D ненадолго можно оставить: вместо интеракции, включающей рассеивание частиц, сопровождающееся чувством преследования (глава 8), и интеграции, сопровождающейся депрессией, мы имеем дело с дезинтеграцией (-Ps↔D), полной дезориентацией и депрессивным ступором или интенсивным столкновением и разрушительной, парализующей жестокостью. Хотя такое описание – ♀♂ и – Ps↔D является неполным, его, тем не менее, можно использовать, пока не появится новый опыт. Теперь необходимо рассмотреть суть механизма, который я связал с обращаемой перспективой.

С клинической точки зрения представленная картина является необычайно сложной. Сомнений в тяжести расстройства пациента, как правило, не возникает, однако даже пациент часто затрудняется сказать, зачем ему анализ. Кроме того, вначале можно легко переоценить степень серьезности нарушения. Но вскоре, с потерей контакта между аналитиком и пациентом, наряду с потерей признаков обычного конфликта, картина начинает прорисовываться более определенно. Есть основания полагать, что пациент стал жертвой чрезвычайно сильных эмоциональных переживаний: аналитик, как правило, исходит из самоотчета пациента как единственного свидетельства. Если такого рода события произошли на сессии, то пациент, несомненно, легко «объясняет» происходящее. Объяснение это часто укладывается в представления, которые успешно маскируют реальную природу переживаний. Если пациент уже находится