Армяне в Турции. Общество, политика и история после геноцида - Талин Суджян

в соответствии со схемами, порожденными историей. Он обеспечивает активное присутствие прошлого опыта, который, существуя в каждом организме в форме схем восприятия, мышления и действия, более верным способом, чем все формальные правила и все явным образом сформулированные нормы, дает гарантию тождества и постоянства практик во времени. Такая система диспозиций – прошлое, проникающее в настоящее и стремящееся продолжаться в будущем, актуализируясь в практиках, структурированных в соответствии с его принципами; и внутренний закон, через который непрерывно осуществляется закон внешней необходимости, несводимой к непосредственному, ситуативному принуждению, – есть основание преемственности и упорядоченности, которые объективизм, сам того не подозревая, приписывает социальным практикам[94].

Здесь Бурдьё подмечает одну важную особенность, которая способствует долгой жизни габитуса. Эта особенность кажется нерациональной и, следовательно, сложной для понимания. Если габитус уже закрепился в истории, то он будет самостоятельно себя воспроизводить, даже если внешние условия изменятся. Для изменения габитуса потребуется кризисная ситуация, важный разрыв в истории – должно радикально измениться соотношение сил, поля и ситуации должны поменяться коренным образом. Период с 1915 по 1923 г. можно назвать, пользуясь терминологией Бурдьё, «временем кризиса», когда устоявшиеся соответствия между субъективным и объективным жестоко нарушаются[95].

Как пишет Ермакофф: время кризиса – это время отделения. Практики больше не приводят к ожидаемым результатам. Диспозиции, унаследованные из прошлого, вдруг оказываются бесполезными и отделяются от требований и императивов, действующих в новой ситуации. Они теряют релевантность. Таким образом, авторы вступают в конфликт с миром, который возникает у них на глазах[96].

Если после 1923 г. появляется сильно институционализированное отрицание, которое я описываю в первой главе, то в период до 1915 г. действовали иные правила социации, официальной и социальной репрезентации, иные механизмы управления и политического сотрудничества и иные способы участия в жизни государства. Было и много других отличий, которые остались за рамками моего исследования. Важно помнить, насколько яркими были эти отличия и насколько жесткими стали перемены, но при этом не идеализировать более раннее время. Только с учетом этого можно перейти к анализу постгеноцидальных структур и практики, которые встроены в систему отрицания.

В истории Турции было много кризисных моментов – например, территориальные претензии СССР и армянских организаций, выдвинутые после Второй мировой войны на конференции в Сан-Франциско, но ни один из них не смог изменить ценности, нормы и расстановку сил, которые сложились с 1915/1916 по 1923 г. Важно, что эти нормы и ценности были связаны с общепризнанным положением дел на международной арене. Поэтому исторические перемены, которые могли бы преодолеть отрицание в Турции, сталкивались со сложными, многогранными расстановками сил. Уже Бурдьё пишет, что

…габитус – это не судьба, которую в него иногда впитывают. Поскольку габитус является продуктом истории, это открытая система диспозиций, постоянно испытывающая воздействие различных событий, которые закрепляют или перестраивают ее структуры. Габитус живет долго, но не вечно![97]

В ситуации геноцида и отрицания теория габитуса предлагает возможность изменения или трансформации. Однако для этого потребуется время, а механизмы государственного и социального устройства настолько сложносоставные, что потребуется много кризисов и, соответственно, много трансформаций в различных сферах, прежде чем мы увидим изменения и реструктуризацию повседневной жизни. Другими словами: габитус должен показать свою устарелость или несостоятельность на протяжении нескольких поколений. Хотя акторы габитуса потенциально могут изменить общественные и институциональные ряды практик и социации, если они признают наличие габитуса и поставят под вопрос его механизмы, системы ценностей и регулируемые им практики, для такого решения им потребуется значимое обоснование. Было бы полезно для будущих исследований сравнить Германию после Второй мировой и Турцию после геноцида 1915 г., чтобы осмыслить разницу между признанием преступления в Германии и его отрицанием в Турции, изучить постгеноцидальный габитус отрицания и описать разные аспекты габитуса признания – институциональный, экономический и политический. Если – как в случае Германии – на протяжении десятилетий развивается новый набор норм и ценностей, то за этим тоже стоит кризис и долгая борьба[98].

Диаспора

Исход в диаспору – это второй важный концепт, который я ввожу для того, чтобы дать теоретическое описание периода после основания республики на основе материалов, представленных в моем исследовании. После долгого периода изгнания и вынужденного переселения армянское присутствие в Малой Азии и Северной Месопотамии подошло к концу. Воссоздание армянских культуры и языка было подавлено; права, закрепленные в Лозаннском договоре, не соблюдались (например, армянские школы в провинциях остались закрыты)[99], людей заставляли переезжать в связи с выдуманными соображениями якобы безопасности (а оставшиеся в Турции армяне классифицировались либо как иностранцы[100], либо как внутренние враги), места культа и культурного наследия армян были разрушены, и в целом в обществе создавалось антиармянское настроение. В 1920-е и 1930-е гг. продолжился массовый исход армян в Стамбул и в Сирию. В этой книге я прослеживаю то, как оставшиеся в Турции армяне постепенно теряли свои структуры и свое место в обществе. После образования республики армянская община переместилась в диаспору. При этом первые три десятилетия существования республики особенно важны для понимания того, как формировалась диаспора в Турции.

Вопрос о том, как в правовом и социальном плане была устроена жизнь оставшихся в Турции армян, во многом связан с юридической терминологией, которая сложилась в национальном государстве, то есть с идей «меньшинства». Однако, как показывают Акчам (Ak^am) и Курт (Kurt), христиане и евреи, которые еще проживали в Турции, не мыслились как «меньшинства», потому что Турецкая Республика не была основана в процессе уничтожения этих групп[101]. Необходимо прояснить терминологию. «Меньшинство» – это в первую очередь юридическая категория, которая скрывает факт геноцида и других преступлений, что легитимизирует их результат. В понятие «меньшинство» вкладывается ряд концептов, которые связаны с национальным государством, то есть с парадигмой, где большинство является «народом», а меньшинство – «иными». Обе эти категории воображаемые и – что еще важнее – как показывается в этой книге, структуры управления немусульманами, унаследованные от Османской империи, необязательно соотносятся с принципами национального государства. Кроме того, слово «меньшинство» затрудняет анализ, потому что оно подразумевает «небольшую группу», которая противостоит большинству. Стоит посмотреть с другой стороны: всё, что связано с «меньшинством», в первую очередь говорит о большинстве. Есть еще одна проблема с терминологией. Допустим, мы хотим найти самое общее слово для описания категорий людей, которые так или иначе испытывали в Турции дискриминацию или повседневный расизм, – это слово будет «немусульмане». Однако в Османской империи немусульманских групп было много, все они имели разные права, у каждой были свои социополитические или юридические особенности. Поэтому я решила