Вандалы – оклеветанный народ - Вольфганг Акунов

Принцепс Октавиан Август (между прочим — тот самый император, при котором было завершено завоевание римлянами Иберийского полуострова) направил в Германию своего племянника с весьма успешной карательной миссией, с целью вернуть орлы легионов и всех римлян, оставленных германцами в живых (таковых, впрочем, не оказалось). После чего Рим оставил Германию в покое. Хотя Германия его в покое не оставила. Как выяснилось, впрочем, лишь позднее.

Пока же в южной Прибалтике цеплялся за свой родной клочок земли с янтарным побережьем древний, но немногочисленный, таинственный народец айстиев (предков позднейших пруссов), в то время как на западной оконечности Пиренеев другой древний таинственный народ — васконы (предки современных басков), стиснутые между горными долинами и бухтами, столь же упорно защищал свое тесное жизненное пространство. А между ними передвигались — на первый взгляд, достаточно лениво, но непрерывно — иные варварские народы. Передвигались медленно, ибо проходили десятилетия и даже столетия, прежде чем они достигали своих новых ареалов, однако с чудовищной силой и настойчивостью, ибо эти народы не сдавались, измеряя пространство европейского материка своими ногами, копытами своих коней, рогатого скота, колесами своих бесчисленных повозок, все больше наполняя его неудержимой мощью своего передвижения.

Слегка наивными представляются ныне автору настоящей книги о вандалах поиски какого-то одного, единственного «виновника», якобы «давшего толчок» этому передвижению, вызвавшего дальнейшие столкновения и слияния вовлеченных в него варварских племен! Хотя автор и сам поддался в свое время этому соблазну, назвав в одной из своих предыдущих книг таким «виновником» гуннов, а в другой — готов (в чем сегодня искренно винится перед уважаемым читателем)! Не менее наивно усматривать в этом подвижном хаосе повозок и кораблей, в дальних странствиях вооруженных земледельцев и их семей исполнение некой великой исторической задачи, заключающейся якобы в уничтожении власти Римской «мировой» империи силами германских племенных союзов. Тем не менее, эта очевидная бессмысленность длившейся столетиями «вооруженной миграции» то на Запад, то на Восток, то на Юг, то снова на Запад, с точки зрения судьбоносного характера Великого переселения народов, взятого в целом, несомненно, имела некий высший смысл. Ибо народы не странствовали беззаботно по нашей древней части света, наподобие средневековых странствующих подмастерьев. И римский полководец Гай Юлий Цезарь не был добродушным начальником городской стражи, велевшим отворить ворота этим странникам с правого берега полноводного Рена (именуемого ныне Рейном).

В то время «потомками Ромула» было нанесено «презренным варварам» несколько мощных ударов, как бы закрепивших участь Европы забитыми в нее железными гвоздями, выкованными в римских военных кузницах. Этих ударов, отзвуки которых, несмотря на тысячелетия, прошедшие с момента их нанесения, звучат поныне, было так немного, что, кажется, совсем не трудно их запомнить. В 61 г. до Рождества Христова, при Магетобриге, «царь-воевода», или «войсковой (военный) царь» (гееркёниг, а по-северогермански — герконунг) свебов, или свевов (предков нынешней южнонемецкой народности швабов) со звучным именем Ариовист, во главе сильного, многочисленного войска, включавшего, наряду со свебами, вандалов (видимо, тождественных вангио-нам) и другие германские народы, разбил галльское (кельтское) племя эдуев — сильный и богатый народ, ставший впоследствии главной опорой власти римлян над Галлией (нынешней Францией).

По виду современного сонного местечка Муагт де Бруайе на Соне, близ Понтарлье, не скажешь, что там больше двадцати веков тому назад была предпринята серьезная попытка основать германскую Европу. На обеих берегах Соны (которую в древности галлы именовали Сауконной, римляне же — Бригулом или, впоследствии, Араром), правого притока Роны — древнего Родана, сохранились зримые остатки той попытки — столь же грандиозной, сколь и неудачной. Бесчисленные монеты, предметы вооружения и прочие древние артефакты были найдены в том месте, где вандалы, задолго до того, как они стали синонимом безумных разрушителей культуры в глазах всего «цивилизованного мира», сражались за то, чтобы Европа стала однородной и говорила на одном языке.

Через три года после битвы при Магетобриге наступил конец мечтам Ариовиста. Под Весонтионом (современным Безансоном), или, возможно, под стенами будущего Бельфора (много раз в своей истории служившего яблоком раздора враждующих сил и великих держав), откуда до сих пор грозно взирает на мир царственный лев — памятник французскому гарнизону, героически противостоявшему осаждавшим город немцам в годы франко-прусской войны (1870–1871), в сентябрьский день 58 г. д. Р.Х. римский дукс (или, по-русски, полководец) Гай Юлий Цезарь наголову разгромил германского вождя Ариовиста. Причины этой смертельной схватки римского консула и дукса с князем мигрирующего германского «народа-войска», получившим от сената и народа (если следовать официальной формулировке) Города на Тибре почетное звание «рекс эт амикус попули романи» («царь и друг римского народа»), сам Цезарь вполне откровенно излагает в своих «Записках о галльской войне»:

Цезарь овладел опоясанным почти как по циркулю, рекой Дубисом (ныне — Ду), и потому почти что неприступным городом Весонтио-ном, богатым всякого рода военными запасами. Захват Весонтиона позволил бы Ариовисту значительно затянуть войну. Упредив его и заняв город сильным гарнизоном, Цезарь уже не сомневался в победе рилян над «варварами» — в отличие от своих воинов, ожидавших неминуемого столкновения с германцами, получавшими все больше подкреплений из-за Рена, со все возрастающей нервозностью.

На расспросы римлян о германцах перепуганные не на шутку римские купцы и галлы «заявляли, что германцы отличаются огромным ростом, изумительной храбростью и опытностью в употреблении оружия: в частых сражениях с ними галлы не могли выносить даже выражения их лица и острого взора (некоторые толкователи записок Цезаря понимают под этим взгляд голубых или серых глаз германцев, непривычно светлых для их южных соседей. — В. А.). Вследствие этих россказней всем войском вдруг овладела такая робость, которая немало смутила все умы и сердца. Страх обнаружился сначала у военных трибунов (римских офицеров, в большинстве своем — молодых отпрысков знатных семейств, для которых служба в легионах была, в первую очередь, необходимым этапом карьеры. — В. А.), начальников отрядов (префектов. — В. А.) и других, которые не имели большого опыта в военном деле и последовали из Рима за Цезарем только ради дружбы с ним. Последние под разными предлогами стали просить у него позволения уехать в отпуск по неотложным делам; лишь некоторые оставались из стыда, не желая навлечь на себя подозрение в трусости. Но они не могли изменить выражение лица, а подчас и удержаться от слез: забиваясь в свои палатки, они либо в одиночестве жаловались на свою судьбу, либо скорбели с друзьями об общей опасности. Везде во всем лагере составлялись завещания. Трусливые возгласы молодежи стали мало-помалу производить сильное впечатление даже на очень опытных в лагерной службе людей: на солдат, центурионов (сотников, составлявших костях, так сказать, унтер-офицерского состава римской армии, впоследствии смененных центенариями, выполнявшими аналогичные функции, но не имевшими столь высокого статуса, как центурионы. — В. А.), начальников конницы (состоявшей во времена Цезаря, как правило, уже не из римских граждан. — В. А.). Те из них, которые хотели казаться менее трусливыми, говорили, что они боятся не врага, но трудных перевалов и обширных лесов, отделяющих римлян от Ариовиста, и что опасаются также за правильность подвоза провианта. Некоторые даже заявили Цезарю, что солдаты не послушаются его приказа сняться с лагеря и двинуться на врага и из страха не двинутся» («Записки о галльской войне»).