История городов будущего - Дэниэл Брук

Для сооружения своего Вечного города Александр привлек архитектора Карло Росси, который учился в Риме и смело заявлял, что русским не стоит «бояться сравнения [с римлянами] в величии»39. Александр назначил Росси главой «Комиссии по устроению против Зимнего дворца правильной площади», созданной, чтобы превратить пространство перед южным дворцовым фасадом в главный парадный плац столицы. Нужда в таком плацу была немалая. Как писал один из современников: «В тот период [после взятия Парижа]… Александра I больше всего заботили… парады и смотры. В Петербурге парады устраивались по следующим дням: в день Крещения Господня, 13 марта в память о сражении при Фер-Шампенуазе, 19 марта – в день взятия Парижа; майский парад; летний парад 17 августа в память о сражении под Кульмом; осенний и зимний парады. Помимо этого, парады проводились по особым случаям, к примеру – в честь прибытия короля Пруссии в Петербург. Наконец, парады устраивались всякий раз, когда Александр возвращался в столицу из своих многочисленных поездок по России и Европе40».

Чтобы создать приличествующее главному плацу империи обрамление, Росси выстроил с противоположной от Зимнего дворца стороны площади новое здание Главного штаба. Его длина равна протяженности шести футбольных полей. Дабы не нарушать петербургской традиции, Росси сделал фасад абсолютно плоским. Светло-желтое здание полукругом огибает площадь, обозначая ее границы. Единственная яркая декоративная деталь – центральная арка – служила парадным входом, через который на площадь попадали марширующие по Невскому полки. Арка украшена барельефными изображениями римского оружия, а венчает ее скульптурная композиция ангела победы на колеснице, запряженной шестеркой лошадей. В правой руке ангел держит венок, которым готовится увенчать триумфатора. Когда здание было почти достроено, петербуржцы стали сомневаться, не обрушится ли такой массивный свод. В ответ перед торжественным открытием комплекса Карло Росси, розовощекий толстяк с густыми бакенбардами, решительно забрался на самый верх, чтобы наблюдать оттуда, как рабочие разбирают леса.

Человек по имени Карло Росси (в Италии это примерно то же самое, что Джон Смит), казалось, был предназначен самой судьбой для поставленной перед ним задачи – перестроить Петербург в новый Рим. Он старательно поддерживал свое реноме романтичного и пылкого, как оперные герои, итальянца. Однако он не был таким уж итальянцем. Росси родился в Петербурге[1]; его мать – осевшая в России итальянская балерина, а отец неизвестен, но ходили слухи, будто это был отец Александра император Павел I. Ученик любимого архитектора Павла Винченцо Бренна, на стажировку в Рим Росси отправился, когда ему было уже 26 лет. Вернувшись в разгар Наполеоновских войн, он начал свою карьеру в Москве, а обратно в Петербург перебрался как раз вовремя, чтобы преобразить родной город в фантастическую вариацию на тему столицы своего предполагаемого отечества. Не будучи до конца ни итальянцем, ни русским, Росси был настоящим петербуржцем – типичным порождением города, который создавался усилиями талантливых европейцев, среди которых была и его мать.

Одновременно с представлением о Петербурге как о новом Риме существовало и другое, правда, не имевшее никаких шансов на успех, – видение столицы как глобального города, в архитектуре которого могут отображаться не только лучшие европейские, но и лучшие мировые образцы. Именно так представлял себе Петербург французский архитектор Огюст Рикар де Монферран. Ветеран Великой наполеоновской армии Монферран счел службу русским победителям более перспективной, нежели разбитым соотечественникам, и после войны переселился в Петербург. В честь победы русского императора Монферран поставил у Зимнего дворца Александровскую колонну, которая совсем не случайно оказалась чуть выше Вандомской колонны в Париже. Но главным его проектом стало строительство Исаакиевского собора в западной части задуманного Александром гигантского парадного ансамбля. Чтобы заполучить этот заказ, Монферран создал целую серию потрясающих акварелей, демонстрирующих царю различные архитектурные стили, которые можно было бы использовать: греческий, римский, ренессансный, византийский, индийский и даже китайский. Такое разнообразие впечатлило императора, однако относительно окончательного выбора у него не было никаких сомнений. Александру нужен был неоклассический собор с большим позолоченным куполом. Во всех европейских столицах такой уже был – собор св. Павла в Лондоне, церковь св. Женевьевы в Париже (ставшая в годы Революции Пантеоном), а главное – собор св. Петра в Риме. Петербург должен был быть, как другие столицы Европы, только лучше. Вопрос решенный: городу нужна новая доминанта – купол.

Недопонимание, возникшее между императором и его архитектором, достойно более пристального взгляда. Когда Монферран приехал из Франции, российская столица произвела на него впечатление глобального города с огромным количеством иностранцев, разноязыким населением и франко-говорящей элитой. Русскость Петербурга – как одна из многих его культурных черт – сообщала ему оттенок восточной экзотики. Почему бы не разнообразить вид такого города лучшими образцами мировой архитектуры? Что мешает построить здесь величественное здание в китайском стиле или индийский храм? Но русские требовали, чтобы Петербург выглядел, как Европа, и Монферран старался соответствовать. В посвященной Исаакиевскому собору книге, которую архитектор опубликовал в 1845 году, – это было внушительных размеров, богато иллюстрированное издание, достойное императорского журнального столика, – Монферран давал краткий обзор западной культовой архитектуры: начав с древнегреческих и древнееврейских храмов, через шедевры церковного зодчества континента он подспудно преподносил петербургский собор как вершину всей европейской архитектурной традиции. В своем посвящении царю Монферран упомянул все гигантские купола Европы, но даже словом не обмолвился, что когда-то размышлял о строительстве в Петербурге храма в неевропейском стиле41.

Наплыв иностранных специалистов из поверженной Франции принес Романовым немалую выгоду, однако оккупация русскими Парижа имела и другие, неожиданные последствия для их режима. Хоть русская армия и завоевала Францию, жизненные ценности парижан вскоре завоевали Петербург.

Представители военной элиты, обучавшиеся в Петербурге, самом многоликом городе Европы, привыкли думать, что у них есть все, что может предложить Запад. Тем сильнее поразил их опыт заграничного похода. При всем военном могуществе русских побежденные европейские общества, казалось, на несколько веков опережали Россию в развитии общественных отношений, образования, экономики и политики. Эти несколько месяцев проведенных в Европе в составе оккупационных войск, стали для русских офицеров неким подобием заграничной стажировки по программе университетского обмена. Они много читали, ходили на лекции. Даже для простых солдат это был незабываемый опыт. «Во время заграничных походов по Германии и Франции наша молодежь ознакомилась с европейской цивилизацией, которая произвела на нее сильнейшее впечатление, – писал русский офицер. – Теперь они могли сравнить все, что видели в Европе, с тем, что на каждом шагу встречается на родине: рабство, в котором прозябает большинство русских людей, жестокое обращение начальников с подчиненными, всяческие злоупотребления властью и вездесущая тирания»42. В других воспоминаниях читаем: «Во всей русской армии, от генералов до рядовых, была лишь одна тема для разговоров – как хороша жизнь за границей»43. Образцово-показательная современная столица их родины казалась теперь гигантских размеров потемкинской деревней.