Высшая школа имени Пятницы, 13. Чувство ежа - Евгения Соловьева

– …а лютню вор преподнес одному графу. У графа сын был, наследник. Заболел он этой лютней, забыл и друзей, и дам, и праздники, только на лютне играл, песни слагал. Граф радовался поначалу, но время шло, надо было наследнику в дела графства вникать, а он – ни в какую. Тогда отец отправил его в университет, а лютню с собой взять не позволил. Юноша уехал, с отцом не поспоришь. Только все ему стало не мило, тосковал он, рвался домой. А как-то раз услышал на каком-то празднике лютниста, и помутилось у него в голове. Показалось ему, будто маэстро на его лютне играет! А лютня в его руках не поет – плачет и кричит. В ярость пришел юноша. Подкараулил маэстро и убил. И только схватив лютню, увидел, что не та, и разбил ее.

– Как романтично, – вздохнул кто-то из девчонок.

«Романтичный маньяк и убийца», – про себя хмыкнул Дон, старательно не думая о Флоренции, рыбном базаре и раздирающем грудь кашле. Это всего лишь фантазии. Слишком впечатлительная артистическая натура. Пройдет. Хотя романтичного маньяка, убийцу и вора Дон бы своими руками закопал. И для надежности – осиной пришпилил. Осиновый дрын в сердце – исключительно надежный способ борьбы с маньяками.

Янка тоже глянула на девчонку, – кажется, это была Лизка, – сердито и добавила:

– …а потом по всей Европе находили трупы лютнистов и разбитые в щепу лютни. – Отвернулась от Лизки, перевела дыхание и вернулась к тону летописца Нестора: – Через несколько лет вернулся юноша домой, забрал лютню и ушел. Стал он великим музыкантом, послушать его со всей Европы ехали. А когда умер музыкант, завещал он, чтобы лютню его с ним похоронили. Чтоб ничьи руки больше ее не коснулись. Только граф-отец сына не простил, не дал выполнить его последнюю волю. Забрал он лютню и увез в свой замок, а детям и внукам накрепко запретил к проклятому инструменту прикасаться. И чтобы лучше выполняли его наказ, снял с лютни струны и распродал по одной…

А Дону вспомнилось, как он с полгода назад видел в Интернете новость: странное ограбление частного замка-музея в Лиможе, убит охранник, сигнализация не сработала, видеоаппаратура сломалась, грабители не взяли ничего, только разбили гитару эпохи Ренессанса. Злоумышленника, разумеется, не нашли.

Могла это быть та самая гитара?

Плевать. Это все глюки от нервов.

– …Говорят, душа музыканта до сих пор не может обрести покой. Ищет он свою лютню и не успокоится, пока не найдет. Говорят еще, что лютня так и не простила смерти своего создателя. И что сведет она с ума любого, кто ее возьмет и коснется струн…

Когда Янка закончила, класс молчал. Лизка и Наташка промокали глаза салфетками, парни из «Б» хмурились и отводили глаза, невместно же сильным мужчинам так переживать какую-то замшелую сказку. Это они не знают пока, что Янка может стишатами про Мойдодыра слезу вышибить. Талант, однако.

Обстановку разрядила официантка. Кажется, она тоже заслушалась, так что чайники на ее подносе слегка остыли.

– Кто заказывал фруктовый? – бодро спросила она.

Фруктовый заказывала Маринка. А еще Янка, Наташка и остальные девчонки тоже. Парни потянулись к черному, с чабрецом. Киллер сначала промедлил, словно все еще переживал легенду, налил себе последним и, уже сделав глоток, наклонился к Дону и вполголоса проговорил:

– И все-таки это была гитара.

– Почему ты так в этом уверен? – так же тихо переспросил Дон.

Киллер пожал плечом.

– Не знаю. Но знаю точно, что именно гитара, а не что другое.

– Ну… – неопределенно протянул Дон.

Он сам не мог понять, разочарован тем, что Киллер не знает этой истории, или доволен, что в их с Филькой узкий круг посвященных не затесался кто-то еще. Хотя… какая разница? Все же хорошо, так ни к чему париться. Лучше наслаждаться жизнью.

Дон и наслаждался. Вкусным чаем, десертом, близостью Маринки – целых два месяца не виделись, сам только за день до сентября вернулся из Коктебеля, где они с матерью работали. То есть иногда работали, когда на материного очередного гениального творца-любовника нападал стих рисовать. Как показали эмпирические исследования, это явление коррелировало с отсутствием пива в холодильнике и появлением под окнами санаторного корпуса заклятого коллеги с мольбертом под мышкой.

Наслаждался он ровно до того момента, как закончилась вечеринка и пора было домой. А чтобы домой – сначала надо было вернуться к школе и забрать байк. Не ему одному, Киллеру тоже. Вот как раз вид Киллерова байка чуть не нарушил правильную медитацию. Банальной завистью и ревностью. Потому что его байк был новее и мощнее.

– Хорошая машинка, – хлопнув байк по седлу, сказал Дон. – Завидую.

Вот так. Честно и прямо. Потому что свои недостатки надо признавать, тогда слабость может стать силой.

На следующий день Дону было не до рассуждений о силе и слабости и даже не до трепа со свежеприобретенным Киллером. На первом же уроке информатики Гремлин[22] взял такой темп, что думать ни о чем другом просто не получалось. Даже на перемене.

По традиции звонков с урока было два: первый для быдла, то есть классов «Б», через сорок пять минут после начала; второй – для Альфы и ведьм, то есть классов «А» и «В», через пятьдесят пять минут. Ибо ни к чему перегружать и так слабенький мозг пролетариев. Теперь же уроки слили в пары, пара длилась час сорок пять, и процессор загружался по полной даже у Альфы. Что было хорошо и правильно: скучать на уроках – это даром терять время, которого и так не хватает.

Бывшие бешки после первого же звонка с первого же урока начали было кряхтеть и жаловаться, но как только Поц что-то вякнул о законодательстве, правах ребенка и РОНО в свете возвращения к старым порядкам, остальные резко замолчали. И тут-то пролегла новая демаркационная линия, отделив две последние парты в правом ряду от остального класса. Первым эту линию обозначил Витька, неодобрительно глянув на Поца и пробурчав что-то о необразованных дубах, которые могут таковыми и оставаться, если им нравится. А он, Витька, не хочет ни в сантехники, ни на завод, ни в менеджеры клиринговых агрегатов и потому предпочитает учиться полную пару, а не резаться в морской бой и «Сталкера» на планшете сначала в классе чистый академчас, а потом на перемене еще пятнадцать минут. И на факультативную европейскую историю он тоже пойдет, а пить пиво после четвертой пары – нет.

Свои же, бывшие бешки, малость офигели: поцан, и строит фразы длиннее четырех слов, не употребляя при этом матерных связок? Чудо причудилось, не иначе. Особенно причудилось Арийцу, сидевшему с Витьком. В небесных глазах отразилось такое детское изумление, что хоть пустышку ему суй, дабы детка не плакала.