Иррационариум. Толкование нереальности - Дмитрий Лукин

А ведь плохо тебе, сукин сын, понял вдруг Дмитрий. И колбасит тебя, и штырит, и не знай я тебя, спортсмена, коммуниста, образцового семьянина, решил бы, что обдолбался ты дрянью какой редкостной, а теперь ловишь отходняк.

– Дожать не хочется? – негромко сказал Дмитрий.

– Что?

– Дожать. Как того студента.

Взгляд Геры сделался страшен. Нет, не ярость полыхнула в нём, не злость: пустота и холод безумия глянули бездонными колодцами на оторопевшего старлея.

– Забудь, – чужим скрипучим голосом произнёс Геракл. – Никогда. Или убью. Сразу.

– Извини, Гера. Извини.

Геракл завозился с очередной сигаретой, сломал несколько спичек, подкурил.

– Теперь о главном. Я задерживаю тебя на неопределённый срок. Посидишь в нашем ИЗО. Так надо, прежде всего, для твоей безопасности. И не только твоей. Мы задержали всех, кто контактировал с феноменом.

Вот значит как.

– Документы тебе сдавать или где?

– Ты снова не понял. Ничего не сдавай. Табельного оружия, надеюсь, при тебе нет?

– В отпуске я, – буркнул Дмитрий. – Можно подумать, не знаешь.

– Знаю. Папиросы есть?

– Две пачки.

– Закончатся – сообщишь. Условия у нас тут, как в гостинице, не ваши СИЗО да зоны.

Видно, Гера нажал кнопку под столом, потому что дверь распахнулась, и на пороге кельи возник бравый сержант-«краснач».

– Медынский!

– Слушаю, товарищ капитан!

– Препроводить задержанного в изолятор временного содержания. Бокс номер два, с удобствами.

– Есть! – козырнул сержант и поправил зачем-то пояс.

– Помни, – крикнул вслед Геракл, – для твоей безопасности!

Гостиница – не гостиница, а за общагу сканает. Не соврал Гера. Келейка небольшая, стены забавные – кверху круглятся. Окошко узенькое, даже «намордником» не забрано. Койка с бельем – это тебе не нары. Стол, стул, полка с книгами. Дмитрий рассеянно взял одну – в тусклом электрическом свете прочёл: «В. И. Ленин. Материализм и эмпириокритицизм». Воспитывают. Зато сортир отдельный – рукомойник и унитаз. И даже мыло имеется.

На столе графин, стакан, жестяная банка из-под консервов – пеплом воняет. Закурим, значит. И подумаем. Крепко подумаем. Пора бы тебе, старший оперуполномоченный Белозёров, извилиной пошевелить. Как говорит замполит – голова, а не кочан капусты.

Первое. Гера сильно на взводе. И не он отдал приказ меня сюда засунуть. Он – тоже пешка в игре. Дальше. О появлении у меня близнецов и визите к Авдотье Тихоновне они не знают, иначе другой разговор вышел бы. А что они знают, и что им надо? Стоп. Какая-то в словах Геры чепуха, неувязочка. Думай, старлей, думай.

Дмитрий лежал на койке и старательно прокручивал в голове подробности последнего разговора. Вот оно! «Мы изолировали всех, кто контактировал с феноменом». Кем бы или чем бы ни были близнецы, врать они не умеют. И если сказали, что работают на заводе – там и работают. Так это надо полцеха изолировать, да отдел кадров, да… Что там уже Авдотья Тихоновна. У гэбэшников было время допросить, хм, феномен, и тогда никакого изолятора Монастыря не хватило бы. Или… или не было? Что за ад здесь творился, пока близнецы не «ушли»? Если бы знать. Но Гера-то – знает.

Дальше. Дальше – проще. Тот же Гера в курсе, что близнецы имеют привычку «выжимать» своих клиентов до упора. Шли они к Дмитрию, а тут им помешали. В «жигулёнок» – и сюда. Выходит… Как только близнецы «ушли» – интересно, кстати, как они ушли, свели с ума пару сотрудников по ходу дела? – а, не суть, Гера кинулся ко мне. Значит, около одиннадцати ночи. Теперь всё на свои места становится, и его пустые разговоры, и как он от Тимки шарахался… Ждал. Вдруг – объявятся, меня «дожимать». Но – ушёл. Это тоже понятно, ушёл, когда «наружка» подтянулась. Время тянул, даже стихи читать удумал, паршивец.

Тут, правда, нестыковочка. Вышло всё вроде как по-Герыному. Пришли они ко мне. А что «наружка»? Или близнецы отводить глаза умеют? Нет, тут что-то проще. Тоже ждали. А там пересменка, или ещё какой сбой…

Липкий озноб прокатился по спине Дмитрия, старлея передёрнуло, он даже одеялом тюремным укрылся. Пришли и дожали. Попал он под их гипноз. Он ведь что Гере обещал? Не лезть. Что сделать должен был, как этих уродов на пороге узрел? Правильно, сигнализировать, звонить. Сам же сколько раз себе повторял: на фиг ему эти козлы не упали! Теперь всё импровизированное «расследование» виделось старлею совсем в ином свете. И близнецы. Так же себя и с пролетарием вели, так же и с Герой. Раз – потеряли интерес, и всё, ищи их. Хорошо хоть без таких последствий. Хотя – вот они, последствия…

Наверное, он задремал, потому как очнулся оттого, что кто-то теребил его за плечо.

– Вставай… чегевара.

Гера был весь какой-то помятый, глаза красные, взгляд блуждает, будто ищет, за что зацепиться, и не находит, соскальзывает. А ещё в форме и при оружии. Убьёт? Ну, это мы будем посмотреть.

– Ты мне правду… правду скажи… как другу, не для протокола. Не требую – прошу.

– Гера, друг, да ты присядь. Успокойся.

– Правду! – прохрипел капитан. – Ты с ними имел контакт?!

– Было дело. Утром пришли.

– Хе… Прохлопали. Говорил я Симону – не жалей людей, выдели. Спросили тебя?

– Про… кто они такие? Спросили. Тебя, значит…

Гера расхохотался. Дико, до слёз. Вытащил из кобуры «макарова» и швырнул на стол.

«Рехнулся», – решил Дмитрий.

– Ты иди.

Гера, наконец, отёр выступившие слёзы, успокоился.

– Куда? – опешил Дмитрий.

– На кудыкину гору! На вот, – протянул пропуск на выход, – я всех отпустил.

– А Симоненков?

– Да насрать на Симоненкова! На всех насрать, понял?!!

Гера отвернулся. И, не поворачиваясь, глухо, не своим голосом добавил:

– Только помни – отсюда, – постучал пальцем по черепу, – отсюда никуда не убежишь.

Дмитрий повертел пропуск – настоящий. Гера бормотал что-то совсем невнятное.

Дмитрий прислушался.

Стихи.

Он отступил к порогу камеры под герыно бормотание.

Спятил. Эх, Геракл… Дмитрий двинулся гулким коридором изолятора. Ни души. Он почти дошёл до выхода из корпуса, когда до слуха донёсся короткий треск выстрела. Из «макарова». Он замер. Вернуться? Ясно, что увидит. Но надо. Всякое бывает, и недострелы тоже.