Прорыв из Сталинграда - Лео Кесслер

— Проследи за тем, чтобы никто больше не узнал про эту речь. Совершенно ясно, что Геринг — а скорее всего, и сам фюрер — уже списали нас со счетов. Что они вообще могут знать об условиях, в которых мы находимся здесь, под Сталинградом? — с горечью добавил фельдмаршал. — Разве этот жирный маразматик Геринг, наркоман и пьяница, знает, что бомбоубежища здесь переполнены ранеными, которым не могут дать никаких лекарств, потому что их попросту нет, и которым даже раны перевязывают бумажными бинтами, потому что других бинтов тоже давно нет? Понимают ли они, что у наших бойцов порой замерзают винтовки — так, что они не могут из них стрелять? И о том, что мы не можем вести огонь из наших артиллерийских орудий, поскольку не располагаем специальной защитной смазкой, которая позволяет пользоваться зимой орудийной оптикой и прицельными приспособлениями? Знает ли этот чертов главнокомандующий германской авиацией, что его собственные проклятые люфтваффе доставили нам вчера лишь сто тонн грузов, хотя ежедневно необходимо как минимум пятьсот, чтобы мы могли здесь продержаться?

Паулюс резко замолчал. Его лицо пылало от ярости. Фельдмаршалу пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы сдержаться.

К нему в панике подбежал штабной офицер.

— Господин фельдмаршал! В ходе русского наступления смяты сразу три итальянские дивизии. Еще две дивизии больше неспособны сражаться.

Паулюс тряхнул головой, точно человек, пытающийся избавиться от наваждения.

— И, тем не менее, мы должны продолжать верить, Вилли, — проговорил он.

— Я понял вас, господин фельдмаршал, — чужим голосом ответил адъютант.

— Блокнот у тебя с собой?

Адъютант кивнул командующему.

— Я хочу послать фюреру следующее сообщение — и одновременно распространить его среди наших войск здесь.

— Слушаюсь, господин фельдмаршал, — кивнул Адам.

Паулюс прочистил горло. Над его головой непрерывно грохотали взрывы — это русские штурмовики отчаянно бомбили его штаб. Однако Паулюс отогнал от себя мысль о том, что русские уже точно знали, где именно располагался его штаб и он сам, и постарался сосредоточиться на своем послании фюреру.

— Шестая немецкая армия, — начал он, — приветствует фюрера Германии. Флаг с изображением свастики по-прежнему развевается над Сталинградом.

Оберст Вильгельм Адам с удивлением взглянул на Паулюса, однако фельдмаршал проигнорировал его взгляд и продолжил:

— Пусть наша битва станет примером для нынешнего и грядущего поколений… примером того, что никогда нельзя капитулировать… даже в совершенно безнадежной ситуации… ибо только так Германия сможет выйти из этой войны победительницей. Хайль Гитлер! Фридрих Паулюс, командующий Шестой немецкой армией.

— Вы действительно желаете, чтобы я направил это в Берлин? — спросил его Адам. — И вы действительно хотите, чтобы это заявление было распространено среди солдат и офицеров Шестой армии? Поймите же, господин фельдмаршал, они сделают из этого один-единственный вывод: наше положение здесь безнадежно и все мы пропали!

Паулюс пожал плечами:

— Но мы действительно оказались здесь в безнадежном положении, Вилли. Фюрер в любом случае не позволит нам отступить. Поэтому мы обязаны оставаться здесь и сражаться до самого конца.

Вильгельм Адам попробовал зайти с другой стороны.

— Господин фельдмаршал, я полагаю, не может быть и речи о том, чтобы стоять до конца. Просто потому, что у нас все равно очень скоро закончатся все боеприпасы и снаряжение и мы просто не сможем сражаться. Единственным выходом для Шестой армии — как это ни неприятно — является сдача в плен.

— И что же ты предлагаешь?

Лицо Адама потемнело. Странная апатия фельдмаршала Паулюса и его нежелание действовать решительно явно выводили оберста из себя. Он произнес с металлом в голосе:

— Я прошу вас не подчиняться приказу фюрера. И принять вместо этого решение об отходе — нравится это Гитлеру или нет. Если вы примете сегодня это решение и отдадите приказ об отступлении, у нас еще сохранится возможность пробиться к своим и выйти в расположение сил фон Манштейна. — Адъютант стиснул кулаки, точно желая передать свою решимость Паулюсу. — Мы понесем потери — возможно, даже очень значительные, — однако кому-то из нас все-таки удастся спастись и выжить, и эти люди смогут потом еще не раз сражаться!

— В течение столетий, на протяжении которых десять поколений мужчин из моего рода служили Пруссии и Германии, ни один фон Паулюс еще ни разу не ослушался приказа свыше, — упрямо процедил командующий Шестой армией. — Мои предки просто перевернутся в своих могилах, если я посмею поступить подобным образом.

Лицо оберста Адама вспыхнуло.

— Речь в данном случае идет не о вашей личной или родовой чести, господин фельдмаршал, — ледяным тоном произнес он. — Речь идет о том, что вы должны попытаться спасти как можно больше немецких солдат и офицеров. Вы должны помнить, что у каждого мужчины, который сражается под вашим командованием, имеются жена, или мать, или дети. И когда этот солдат будет убит в России, его близкие, оставшиеся на родине, будут страшно горевать. И чего будут стоить ваши личная честь и гордость по сравнению со всем этим горем и отчаянием?

Изможденное лицо Паулюса вспыхнуло.

— Ты забываешься, с кем разговариваешь, Вилли! — резко бросил он. — Помни, что сейчас ты обращаешься к командующему армией!

— Извините, господин фельдмаршал. Но сейчас пришло время разговаривать начистоту.

— Отлично! Хочешь разговаривать начистоту — тогда изволь услышать: я и моя Шестая армия останемся здесь до конца, что бы ни случилось. Я никогда не отдам распоряжение об отступлении без прямого приказа фюрера. А теперь, пожалуйста, обеспечь отправку моего послания в Берлин — и в наши войска.

— Слушаюсь, господин фельдмаршал! — Оберст Вильгельм Адам прищелкнул каблуками сапог и, отдав честь Паулюсу, вышел. Но тот, казалось, этого даже не заметил.

Когда адъютант оказался в коридоре, его широкие плечи безвольно опустились. Судьба Шестой немецкой армии была предрешена.

Он не видел, что оставшийся один Паулюс уронил голову на руки и безутешно зарыдал, как ребенок.

— Надо же, — презрительно процедил Стервятник, бросая на грязный пол послание командующего Шестой армией Паулюса. — Ну что ж, теперь ясно, в каком положении мы находимся. Шестая немецкая армия готова по самую голову зарыться в дерьме.

Крадущийся Иисусик нервно захихикал. Стервятник уничтожающе посмотрел на своего адъютанта, и тот мгновенно замолчал.

Снаружи по-прежнему грохотали орудия русских, продолжая безжалостно обрушивать снаряд за снарядом на немецкие позиции. Даже непрерывный густой снегопад и метель никак не могли заглушить этот чудовищный грохот.

— С макаронниками уже покончено, — продолжал развивать свою мысль штандартенфюрер. — Теперь русские, очевидно, готовятся ударить в районе нашего левого фланга. А затем, когда наступит подходящее время, они ударят в районе правого фланга. Затем они соединятся, разрезав наши боевые порядки на две части. Это абсолютно очевидно, стоит только взглянуть на карту. — Он пожал плечами. — После этого русские рассекут нас уже на четыре части — и так до бесконечности, пока вся Шестая армия не превратится в отрезанные друг от друга разрозненные подразделения, не способные вести никакие боевые действия. И тогда единственным выходом для всех останется сдаться русским. И в таких вот условиях этот идиот Паулюс посылает свое глупейшее послание фюреру. Он, похоже, просто спятил.