Мне тебя надо - Анна Бабяшкина

Недельная московская передышка пролетела быстро. На выходных, прежде чем снова отправиться в провинциальный поход, я поехал навестить маму. Мама мне обрадовалась. Как всегда. Вообще после того как я уехал в Москву, наши встречи кажутся мне одной и той же встречей, которую копируют из прошлого и вставляют через равные промежутки времени в мою жизнь. Как на ее бусах равномерно чередуются три большие желтые бусины и одна маленькая черная. Три желтые, одна черная. Так же и у меня: три командировки, одна встреча с мамой. Точно такая же, как и предыдущая. И эти дни, которые я провожу с мамой, совершенно не похожи на остальные мои дни. Такой линеарный контрапункт. И в этот раз все было, как всегда. С тем же домашним борщом, традиционным вопросом «Когда же ты наконец женишься?». Плюс ее обязательные жалобы на свое здоровье и на то, что я ее совсем забыл и вообще не очень заботливый сын, оставил ее тут одну, но она «мировая мама» и все понимает. Это повторяется каждый раз одними и теми же словами. Нюансы бывают лишь в одном. Во фразе: «Вот это в тебе от отца. Чувствуется парамоновская порода». Каждый раз мама произносит эту фразу по разному поводу. Но обязательно каждый раз произносит. И каждый раз в упрек. На самом деле она хочет сказать что-то вроде «мне не нравится, как ты это сделал» или «мне не нравится, что ты так говоришь». Не думаю, что в те моменты, когда она говорит про «парамоновскую породу», я реально напоминаю ей своего отца. Я не видел его вообще никогда, а она не видела больше 25 лет. И конечно же она не может знать, как ведет себя отец в тех или иных ситуациях. Вряд ли она это помнит. В этот раз ее выбесило, что я во время ритуального поедания приготовленного ею борща то и дело хватался за телефон, чтобы отвечать на сыпавшиеся на меня градом смс-ки от Олеси.

— Ну что ты к своей трубке приклеился! Чего ты дергаешься? Спокойно поесть можешь? — фыркнула мама. — Вот это в тебе от отца. Чувствуется парамоновская порода.

Обычно я очень спокойно реагирую на такие вещи. Но в этот раз я почему-то взорвался. Видимо, я все-таки был слабо экранирован во время последней командировки и позиционные бодания с самарцами реально подрасшатали мне нервную систему. Поэтому на этот раз я не промолчал, как обычно, а огрызнулся:

— Мама! Ну вот откуда ты можешь знать, как отец обращается с мобильным телефоном? Когда вы расстались, и стационарные-то телефоны еще не у всех были!

— Он ничего не делал по-человечески. — Мама поджала губы.

Я продолжил давиться борщом в тишине.

— Я, конечно, не видела твоего отца с мобильным телефоном, — подзавелась мама. — Но я все-таки уверена, что он именно так и делает. Хотя у него может вообще не быть мобильника.

Она отвернулась к мойке, бренча кастрюлей и половником.

Мама почему-то до сих пор считает мобилу чуть ли не атрибутом роскоши. А компьютеры для нее вообще что-то вроде космических кораблей. Хотя в ее школе есть компьютерный класс. Поэтому она гордится моей работой и тем, что я вообще такой неглупый. Я для нее кто-то вроде Королева или Циолковского. Умище. Она не отказывает мне в мозгах, но почему-то совершенно не догадывается, что внутри меня может существовать что-то еще, кроме мыслей, идей, выводов, программ, схем и выкладок. Ну то есть я хочу сказать, что она ведет себя так, как будто и не догадывается, что у меня могут быть какие-то эмоции. Например, она никогда не считала нужным скрывать от меня, что я был сильно нежеланным ребенком.

«Я когда поняла, что беременна, от ужаса буквально впала в прострацию. Ничего не могла делать. Наверное, если бы мне тогда объявили, что у меня рак и нужно срочно вырезать опухоль, иначе я умру, я бы и этого не сделала. Только поэтому упустила время для аборта. Замерла и ждала, что все само рассосется. Когда ты родился, вообще не знала, что с тобой делать. Я вообще тогда детей не хотела. К тому же папаша твой еще оказался мразь мразью», — говорила она, как будто даже не предполагая, что меня это может ранить. Женщины как-то узурпировали право на чувство. Как будто бы только им может быть больно и только они могут чувствовать, переживать, страдать. А мы, мужчины, такие Кинг-Конги. Я не знаю. Иногда мне хочется плакать. Конечно же я не плачу. Просто хочется. Может, остальные, более типичные мужики действительно Кинг-Конги. Я нет. Я просто прикидываюсь нормальным. И стараюсь быть им по мере возможности.

Если бы у меня был нормальный папа, я, наверное, мог бы поговорить с ним об этом. А еще про драки. Про алкоголь. И про женщин… Может быть даже, я смог бы рассказать ему кое-что про Самару. Не то, что я могу рассказать маме. Другое.

— Мама, я переписываюсь с девушкой. Мы познакомились в Самаре. Она хорошая. По-моему, я ей нравлюсь.

— Знаю я этих твоих девушек. Сегодня одна, завтра другая.

— Это другое. Это надолго. Возможно, даже навсегда.

— Единственная и последняя? — недоверчиво хмыкнула мама и, кажется, начала забывать, что она на меня сердится.

— Не думаю, что единственная и последняя, но надолго, — уклончиво ответил я.

Я не люблю врать. Предпочитаю говорить как есть. Как точно заметил старик Пилат, «правду говорить легко и приятно». В крайнем случае, я недоговариваю.

— А Танька твоя замуж выходит, — «в тему» ляпнула мама. — Недавно к родителям с женихом приезжала.

— Я рад за нее, — я отставил тарелку и начал подниматься из-за стола.

— Ну куда ты побежал? Не хочешь, чтобы я рассказывала, я не буду, — проворчала мама.

— Мне просто все равно. Хочешь — расскажи. — Я сел обратно.

В общем, Танька выходит замуж. Очень вовремя. Она всегда делает что нужно и делает это своевременно. Именно сейчас ей пора было выходить замуж — 25 лет, самое время. Раньше — вредно для карьеры. Позже — можно пролететь. К тому же она красива специфической, довольно скоропортящейся красотой — в ней заметная доля казахской крови. В молодости казашки довольно милы и забавны, похожи на шоколадно-искристых покемончиков. А годам к тридцати уже заметно сдают. Усики, какая-то пигментация, задок. Они уже не кажутся изящными и по-восточному загадочными. Наоборот — прорывается какая-то азиатская грубоватость и неутонченность. Я специально обращал внимание на теток ее типа, пытаясь представить, какой она будет в возрасте.

Танькина семья приехала в наш город в начале 90-х. После развала Союза ее семья решила свалить в Россию, на историческую родину ее матери. Папа у Таньки — казах, но не полностью, там тоже какой-то этнический замес. Хороший мужик. Когда они приехали, я как раз учился в средних классах. С Танькой мы встретились 1 сентября. Вместе пошли в седьмой класс. А в девятом начали встречаться. Как у нас тогда говорили «гулять». «Они гуляют», — говорили про парня и девушку, когда хотели сказать, что у пацана и девчонки «отношения». Мы гуляли до одиннадцатого класса, а потом поступили в институты. Сняли комнату. А потом — квартиру. Потом мы закончили учиться, и тут Танька решила, что мое время истекло. За пару недель подорвалась и уехала в Питер. За карьерой. Отбросив меня как балласт. Мне оставалось только охреневать от того, как легко она отскочила. Просто слила за ненадобностью. За неудобством. Молодец. Я бы так не смог.