Мой год с Сэлинджером - Джоанна Рэйкофф

тот самый момент, когда он звонил в издательство, то есть представьте: твой дом горит, а ты звонишь издателям и сообщаешь, что рукопись новой книги не пострадала. Не семью бежишь спасать, не звонить пожарным — нет!

— Откуда ты знаешь, что он сперва не спас семью и не позвонил пожарным? — спросил Дон.

— Мне Джесс сказала, — ответила Эллисон.

— А что такого странного в том, чтобы позвонить издателям и сообщить, что рукопись не сгорела? — не унимался Дон.

— Это еще не самое странное, Дон, — простонала Эллисон. — Он позвонил полдесятого, когда в офисе не было никого. То есть он, видимо, решил, что в «Литтл Браун» должны знать, что в маленьком городке в Нью-Гемпшире случился пожар…

— А знаешь что? — И без того сиплый голос Дона от выпитого охрип еще сильнее. — Я думаю, это все чушь собачья. Не пишет Сэлинджер никакой новый роман. Зачем это ему? Он же миллионер десятикратный, разве нет? Твоя подруга все выдумала.

— О господи, Дон! — воскликнула Эллисон; ее темные глаза были совсем пьяными, щеки раскраснелись. — Зачем ей это выдумывать? И как можно такое выдумать? В доме Сэлинджера был пожар, все об этом знают. Даже мама моя об этом рассказывала. В газетах писали. Я сама об этом читала. И моя подруга.

— Вот именно, — с улыбкой произнес Дон.

— Я тоже что-то такое читал. — Марк откинул со лба непослушную прядь волос. — Кажется… Сейчас вспомню… Наверно, в «Таймс»? Он говорил, что пишет книги, но не хочет публиковаться. И пишет для себя. А публиковаться ему уже ни к чему.

Снова повисла тишина. Лицо Дона посерьезнело. Он взглянул на меня и улыбнулся. Я знала, что это совпадает с его собственными взглядами на писательство.

— Писатель — тот, кто пишет, — сказал он, глядя на меня. — Кто встает по утрам и пишет, тот писатель. Не издатель делает тебя писателем. Издательский бизнес — всего лишь бизнес.

— Эй! — раздался голос в прихожей.

Мы обернулись и увидели Ли; она стояла там одна в своем старом халате, атласном, потрепанном, коричнево-голубом. Она по-прежнему была накрашена, но двигалась, точно в замедленной съемке.

— Что тут происходит? — спросила она; язык у нее заплетался.

Она пьяна, подумала я с неожиданной ясностью. Я видела Ли такой много раз, но мне никогда не приходило в голову, что ее состояние может объясняться такой простой причиной. Я думала, она просто устала. Вот я, например, очень устала. И проголодалась. Хотя я выпила всего полкружки пива, а то и меньше, у меня вдруг закружилась голова. Неудержимо захотелось прилечь.

— Я сейчас, — сказала я и осторожно поднялась.

Прошла по коридору мимо комнаты с брошенными скомканными платьями и открыла дверь в ванную, где обнаружила Панкаджа, сидевшего на унитазе.

— Ох, прости! Прости, — воскликнула я.

Панкадж как-то странно на меня посмотрел, безжизненно, и тут я увидела его руку, перехваченную резиновым жгутом, какой используют в больницах, а из сгиба локтя торчала иголка. Его лицо выражало одновременно боль и ее отсутствие.

— О! — снова глупо воскликнула я.

Мы смотрели друг на друга, и пустая отстраненность на лице мужчины сменилась печалью, затем гневом, а потом я ушла, и не на кухню, где за столом сидели Дон, Ли и остальные, а в комнату Дона. Там я тяжело опустилась на его кровать, точнее, футон без каркаса, легла и уставилась в потолок.

Когда Дон зашел посмотреть, как я, я повернулась к нему лицом:

— Ладно, — проговорила я, — давай переедем.

* * *

На следующее утро ближе к полудню я тихонько постучалась в открытую дверь кабинета начальницы и протянула допечатанные письма. С утра она снова прошла мимо меня, не поздоровавшись, и даже ничего не сказала про письма, что я отдала ей накануне. Они лежали на ее столе аккуратной стопочкой и ждали ее подписи.

— Присядь, — велела она.

Я села. Она достала из ящика стола пачку сигарет и принялась медленно снимать целлофан.

— Знаешь, некоторые, — начальница бросила на меня многозначительный взгляд, словно я была в числе этих «некоторых», — устраиваются на эту работу, надеясь когда-нибудь встретиться с Джерри. Или даже, — она улыбнулась, — подружиться с ним. Они думают, он каждый день сюда звонит. — Начальница внимательно смотрела на меня поверх очков. — Но он не позвонит, не надейся. А если позвонит, Пэм переведет звонок на меня. Если же меня не окажется на месте и случайно звонок переведут на тебя, не разговаривай с ним. Он звонит не для того, чтобы с тобой поболтать. Ясно?

Я кивнула.

— Не хочу, чтобы ты воображала, будто каждый день станешь разговаривать с Джерри или, чего доброго, — она рассмеялась, — пойдешь с ним на обед или что-то в этом роде. Некоторые ассистентки даже придумывали поводы, чтобы ему позвонить, естественно, ничего не сказав об этом мне. Этого нельзя делать ни в коем случае. Наша работа — не беспокоить его. Мы заботимся о его делах, чтобы ему не приходилось делать это самостоятельно. Ясно?

— Да.

— Поэтому никогда не надо ему звонить. Если возникнет ситуация, которая, как тебе кажется, потребует его внимания — хотя я даже представить не могу, что это может быть, — ты должна сказать мне, а я уж решу, говорить ему или нет. Но напрямую ему не звони никогда. И не пиши. Если он сам позвонит, надо сказать: «Да, Джерри, я передам начальнице». Ясно?

Я кивнула, сдерживая улыбку. Мне бы в голову не пришло болтать с Джеромом Сэлинджером по телефону без повода, не говоря уж о том, чтобы самой ему звонить.

Начальница очень серьезно посмотрела на меня и рассмеялась своим странным низким смешком:

— И читать твои рассказы он не будет. И ему неинтересны твои восторги по поводу «Над пропастью во ржи».

— Я не пишу рассказы, — ответила я и почти не соврала. Я писала рассказы, но ни один не дописала.

— Вот и хорошо, — кивнула начальница. — Писатели — худшие ассистенты.

Я все сделала неправильно. Два дня печатала, напечатала целую гору писем. И везде неправильно отмерила поля, ошиблась в именах собственных — в общем, наделала кучу ошибок. Не было ни одного письма, которое не пришлось бы перепечатывать.

— Будь внимательнее, ладно? — сказала начальница, и я улыбнулась, сглатывая слезы.

Сделав упор на качество, а не на скорость, я начала заново и проверяла каждую строчку, а телефон в кабинете начальницы звонил беспрестанно. «С Новым годом! — повторяла она в десятый, в сотый раз. — Как прошли каникулы?» Эти односторонние беседы отвлекали меня больше, чем если бы за стеной разговаривали двое людей. Я мысленно отвечала на вопросы