Слепой. Живая сталь - Андрей Воронин

Лес рубят – щепки летят. Глеб Сиверов всеми фибрами души ненавидел эту поговорку, но время от времени обстоятельства вынуждали его действовать в полном соответствии с ней.

Снегопад, постепенно усиливавшийся на протяжении последних двух дней, к утру превратился в метель – да нет, в настоящую пургу, в снежный буран, какого Москва не видела уже много лет подряд. Свирепый порывистый ветер мчал косые полотнища снега почти параллельно земле, видимость то и дело падала до нуля, чему немало способствовал сырой оттепельный туман, заполнивший собой каменные ущелья городских улиц. Дороги заметало раньше, чем их успевали расчистить. Колесные тракторы с оранжевыми мигалками и навесными бульдозерными лопатами стойко и обреченно бодались с прямо на глазах растущими посреди проезжей части сугробами, а метель, пританцовывая в ритме вальса, шла за ними по пятам, заметая следы покрышек, сглаживая углы и выступы и превращая город в ровное снежное поле.

Штормовое предупреждение поступило своевременно, но толку от него не было никакого, поскольку справиться со снежным шквалом такой интенсивности коммунальные службы заведомо не могли. Были приняты все необходимые меры по минимизации последствий стихийного бедствия – так, по крайней мере, утверждали официальные сводки, – после чего всем обитателям заметаемого тысячами тонн снега гигантского мегаполиса, кроме дворников и водителей снегоуборочных машин, осталось только одно: смириться с неизбежным и терпеливо ждать весны.

Только наивный чудак, не имеющий ни малейшего представления о том, чем живет, дышит и руководствуется в своих действиях среднестатистический российский чиновник, может полагать, что в такие моменты движимые чувством долга серьезные, облеченные властью, способные справиться с любой проблемой люди с тяжелыми от бессонницы веками пробиваются сквозь метель, стоя на подножке бульдозера, или ночи напролет просиживают в служебных кабинетах, сорванным голосом выкрикивая в трубки многочисленных телефонов по-военному отрывистые команды. Густой табачный дым лениво клубится в конусе света от настольной лампы, на свесившейся со стола подробной карте столицы остывает в стакане с массивным литым подстаканником недопитый чай… Воспользовавшись короткой паузой, человек в белой рубашке с наполовину распущенным галстуком и расстегнутым воротником берет со стола стакан, делает глоток, морщась от горечи чересчур крепкой заварки, закуривает невесть которую по счету сигарету и, подойдя к окну, с тревогой и ожиданием смотрит в исполосованную метелью темноту. Его умное волевое лицо осунулось от усталости, но об отдыхе не может быть и речи: он ждет очередного тревожного звонка, готовясь лицом к лицу встретить новую проблему, решить которую может только он, и никто, кроме него…

Держи карман шире!

Руководитель по-настоящему хорош лишь тогда, когда возглавляемый им коллектив может спокойно и плодотворно работать без вмешательства с его стороны. А если не может, значит, руководитель ни на что не годен, и его надо гнать взашей. Никто не станет спорить (по крайней мере, вслух) с тем, что этой страной управляют грамотные, очень неглупые, компетентные люди. И, если означенный руководитель среднего звена в течение энного количества лет не только ни разу не был выгнан взашей, но и уверенно продвигается по служебной лестнице, это означает, что он таки хорош. А раз хорош, значит, встревать в производственный процесс ему незачем – работа организована и налажена, подчиненные решат все проблемы без него. Тем более, что сколько ни прыгай по подножкам бульдозеров и ни ори в телефон, снега от этого меньше не станет.

Логично? Ну, а то!.. К тому же, рано или поздно весна все-таки наступит, и проблема борьбы со снежными заносами решится сама собой. А поскольку до прихода тепла снег все равно никуда не денется, то и надрывать пупок незачем – один ведь он, пупок-то, и другого не предвидится.

Конечно, когда доходит до крайности, и руководство самого высокого уровня начинает метать громы и молнии, требуя совершить невозможное или издохнуть на боевом посту, можно сделать исключение и действительно пожить несколько суток у себя в кабинете – с умным усталым лицом, ослабленным галстуком, крепким чаем и так далее. Но, пока до этого не дошло, заместитель министра жилищно-коммунального хозяйства Москвы Вячеслав Эдуардович Ромашин предпочитал не мешать подчиненным изображать героическую борьбу с разгулявшейся стихией.

Эта политика невмешательства по принципу «вам доверие – с вас и спрос», увы, не избавляла от необходимости ежедневно являться на службу – участвовать в совещаниях, проводить совещания, и так с утра до вечера, пока не потемнеет и за окошком, и в глазах. До настоящего форс-мажора еще не дошло, но дело уверенно продвигалось именно в этом направлении, и Вячеслав Эдуардович мало-помалу начал нервничать.

Когда Вячеслав Эдуардович Ромашин нервничал, всем, кого угораздило подвернуться ему под руку, приходилось несладко. Хорошо изучив своего шефа, водитель служебного автомобиля господина Ромашина в это утро поднялся с постели ни свет ни заря. Головомойки все равно было не избежать, но головомойка головомойке рознь. Когда пассажир просто вымещает на тебе дурное настроение, вызванное необходимостью в кои-то веки заняться своими прямыми обязанностями, это одно. А втык за допущенное по твоей вине опоздание на совещание у министра – о, это уже совсем другое дело! Как говорится, было бы за что – вообще убил бы…

С учетом дорожной обстановки, которую так и подмывало назвать катастрофической, выехать следовало как можно раньше. Несмотря на штормовое предупреждение и прочие неприятные вещи, господин Ромашин не посчитал нужным поступиться своими привычками и провел эту ночь не в городской квартире, а в загородном доме, расположенном недалеко от Барвихи. (Когда новые знакомые его об этом спрашивали, он отвечал, что живет не около, а в Барвихе; звучало это солидно, а заключенная в таком ответе ложь была совсем крошечной, невинной – не ложь, собственно, а так, вполне допустимая в бытовом разговоре маленькая неточность).

Наспех выпив большую кружку крепкого черного кофе, водитель вышел из квартиры. Заранее зная, какое веселенькое утро ему предстоит, он договорился с начальником ведомственного гаража и с вечера поставил служебную машину Ромашина у себя во дворе, под окнами. Это автоматически порождало необходимость утром выкапывать ее из сугроба и дольше обычного прогревать двигатель, зато экономило почти час, который в противном случае пришлось бы потратить на дорогу до гаража.

Было начало шестого утра, на дворе стояла кромешная темень, лишь слегка разжиженная светом уличных фонарей. Ветер трепал одежду и забивал дыхание, по двору вдоль и поперек гуляли полотнища и косые крутящиеся столбы летящего со страшной скоростью снега. Сойдя с крыльца, водитель сразу же выше щиколотки провалился в сугроб; порыв ветра, как в парус, ударил в деревянный штык снеговой лопаты, едва не вырвав ее из руки и исторгнув из груди водителя сердитый непечатный возглас.

Не сразу вспомнив, под каким из совершенно одинаковых горбатых сугробов похоронена вверенная ему служебная «ауди» Ромашина, водитель направился туда. Какая-то с головы до ног облепленная снегом, сгорбленная, толстая из-за наверченного на нее тряпья фигура, неожиданно вынырнув из метели, шагнула ему наперерез и сиплым, насквозь пропитым голосом завела знакомую до отвращения волынку: