Слепой. Живая сталь - Андрей Воронин

– Сегодняшний день ознаменовался еще одним масштабным ДТП, которое произошло на Московской кольцевой автодороге в нескольких километрах от съезда на Рублево-Успенское шоссе, – говорил за кадром голос диктора. – В аварию попало более двух десятков автомобилей. По словам сотрудников ДПС, причиной трагедии, как ни странно, стали вовсе не плохие погодные условия. По свидетельствам очевидцев и участников столкновения, аварию спровоцировала черная «ауди», водитель которой, как позднее установили медики, скончался за рулем от внезапной остановки сердца прямо во время движения.

– Какой кошмар, – ахнула Ирина.

Сиверов не ответил, неотрывно глядя на экран.

– Сотрудникам полиции удалось установить, – продолжал диктор, – что ставший виновником аварии автомобиль был приписан к ведомственному гаражу правительства Москвы и закреплен за заместителем министра коммунального хозяйства столицы Вячеславом Ромашиным. В момент аварии Ромашин находился в салоне, направляясь на работу из своего загородного дома, и погиб на месте. По словам прибывших на место происшествия медиков и спасателей, шансов спасти жизнь чиновника не было. По предварительным данным, дорожная трагедия унесла жизни восьми человек, и еще около двадцати с травмами различной степени тяжести доставлены в столичные больницы…

На экране появилась черная «ауди», выглядевшая так, словно по ней прошлись асфальтовым катком или пару раз проехались на танке. На смятом бампере белела чудом уцелевшая пластина номерного регистрационного знака. Оператор не отказал себе в удовольствии снять крупным планом лежащий в забрызганном кровью снегу на обочине разбитый цилиндрический стаканчик синего проблескового маячка. Этот кадр, содержащий в себе намек на уже слегка поднадоевшую тему беспредела «синих ведерок», служил лишним подтверждением тому, о чем Глеб уже думал не далее как сегодня утром: в таком большом городе, как Москва, очень много всего: домов, машин, полицейских, адвокатов и бомжей. А еще – дураков.

– Ужасно, – сказала Ирина, глядя на разбитый автомобиль. – Так нелепо… Умер за рулем, а теперь его еще и называют виновником аварии… Восемь погибших!

– Лес рубят – щепки летят, – чуть слышно пробормотал Сиверов и выключил телевизор. Он знал настоящего виновника, но распространяться на эту тему не собирался. Лес рубят – щепки летят, цель оправдывает средства… Черт бы побрал козлов, которые сочиняют такие поговорки!

– Что ты говоришь? – уже из коридора спросила Ирина. И, не дожидаясь ответа, позвала: – Ну, ты ужинать будешь? У меня все готово!

– Наконец-то, – громко сказал Глеб Сиверов и энергично встал из кресла.

Аппетит куда-то пропал, но и об этом его жене вовсе не обязательно было знать.

Вылет рейса из Челябинска задержали на сутки: не принимала заметенная снегом, как какой-нибудь степной полустанок, Москва. После непродолжительного обсуждения предложение отправляться по домам было единогласно признано неконструктивным.

«Возвращаться – плохая примета», – изрек по этому поводу Сумароков, у которого дома остались жена, пятнадцатилетняя дочь и крепкая, как настоящая сибирячка, горластая и вездесущая теща. С тех пор, как дочь вступила в так называемый переходный возраст, жизнь в квартире Сумароковых, и до того нескучная, стала напоминать трудовые будни отделения для буйных какой-нибудь нищей психиатрической лечебницы. Так что возвращение в это пекло, действительно, было для Сумарокова плохой приметой – каждый раз, даже когда он просто возвращался с работы или, скажем, из магазина. Зная это, коллеги отнеслись к его словам с большим пониманием, тем более что и сами не горели желанием расходиться по домам только затем, чтобы назавтра повторить процедуру сборов и прощания с самого начала.

«Чего я там не видел?» – пожав широкими не по росту плечами, пренебрежительно обронил простодушный и прямолинейный Сердюк. Он до сих пор был неженат и жил в общежитии, где постоянно был кому-нибудь должен. Очевидно, должен он был и на этот раз; длительность предстоящей командировки и отдаленность мест, в которые направлялась группа, наводили на мысль, что долг можно и не отдавать – авось, забудется, – и нежелание Сердюка возвращаться туда, где его поджидали многочисленные кредиторы, также было вполне объяснимо и простительно.

«Командировка-то уже началась, – подытожил рассудительный Гриняк, – проводы состоялись, командировочные на кармане… Ну, что – ко мне или в гостиницу?»

Этот вопрос не стоило задавать, поскольку ответ был известен заранее. Гриняк овдовел три года назад. Детей у него не было, о том, чтобы жениться вторично, он и слышать не хотел, храня трогательную верность покойной жене. Кое-кто на заводе из-за этого даже пытался за глаза называть его Лебедем, но скорый на руку Сердюк со свойственными ему прямотой и простодушием быстро положил конец глупым насмешкам. Словом, Гриняк жил один, и его расположенная в центре города сталинская «трешка» была идеальным местом для проведения задуманного мероприятия – как, впрочем, и множества других подобных мероприятий.

Женщины на эти мероприятия, как правило, не приглашались, и происходило это вовсе не потому, что друзья боялись ненароком оскорбить память покойной жены Гриняка. Просто их дружеские холостяцкие посиделки представляли собой суровое, сугубо мужское таинство сродни охоте или рыбалке, и присутствие на них баб казалось, мягко говоря, неуместным, чтобы не сказать кощунственным. Привести на одну из этих неторопливых, несуетных, тихих вечеринок женщину, будь она профессором филологии, привокзальной шлюхой, чьей-нибудь женой или невестой, означало бы все испортить. Есть вещи, которые просто нельзя менять, если вы хотите, чтобы они и впредь оставались с вами. Даже самые незначительные перемены часто оказываются необратимыми, и то, что было вам дорого, по вашей неосторожности превращается во что-то другое – тоже хорошее и даже, вполне возможно, лучшее, чем то, что было прежде, но – другое, чужое и абсолютно вам не нужное.

Сдав чемоданы в камеру хранения аэропорта, приятели поймали такси и по накатанному зимнику, в который после недавнего снегопада превратилось скоростное шоссе, направились обратно в город.

К вечеру снова пошел забирать морозец, и идущие по трассе автомобили волочили за собой курчавые султаны пара. Ехали молча: болтунов среди них не было, да и общие темы, которые друзьям действительно хотелось бы обсудить, при посторонних лучше было не затрагивать. Посторонние в лице угрюмого, как от сильного недосыпания, таксиста, тоже помалкивали, сосредоточенно вертя баранку. Над заснеженным полем неторопливо сгущались ранние сумерки, встречные машины через одну ехали с включенными фарами.

– В магазин заскочим, шеф, – вспомнив о главном, обратился к таксисту сидящий спереди Сумароков.

– Само собой, – лаконично ответил таксист, тоже, по всей видимости, не представлявший, каким образом три взрослых русских мужика, едущие по одному адресу, могут скоротать вечер без водки.

Впереди, машины за три или четыре от них, из-за высокого снегового вала на обочине неожиданно выскочил танк – именно выскочил, а не выехал и уж тем более не выполз. Задорно задрав кверху длинный хобот орудия и ствол установленного на башне зенитного пулемета, он лихо перемахнул через шоссе прямо перед движущимися навстречу друг другу машинами и скрылся из вида за точно таким же снежным валом на противоположной стороне дороги. Это произошло так быстро, что никто из водителей даже не успел притормозить, чтобы избежать возможного столкновения с этим многотонным бронированным живчиком: вот он был, а вот его нет.