«Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I - Вера Мильчина

Казалось бы, для приезжих французов посещение собственного посольства не должно было составить большой проблемы; однако простой эта процедура оказывалась далеко не для всех. Дело в том, что на пятом году николаевского царствования во Франции сменился политический режим: когда Николай взошел на престол, во Франции правил король из старшей, «легитимной» ветви Бурбонов, Карл Х. Однако в июле 1830 года во Франции произошла революция, Карла Х свергли, и королем (причем не королем Франции, а «королем французов», призванным на престол палатой депутатов) стал его кузен Луи-Филипп, герцог Орлеанский, представитель младшей ветви Бурбонов. Между тем у свергнутого Карла Х имелись наследники: сын и внук. Сын, герцог Ангулемский, пробыв королем Людовиком XIX меньше часа, от престола отрекся, однако законным претендентом на престол оставался десятилетний внук короля, герцог Бордоский, и сторонники старшей ветви упрекали Луи-Филиппа в похищении короны у этого законного наследника. Карл Х с семейством удалился в эмиграцию, но во Франции у него остались приверженцы, называвшиеся легитимистами. Они считали легитимным, законным правителем Генриха V (юного герцога Бордоского), а Луи-Филиппа – узурпатором, правителем нелегитимным. Легитимисты жили во Франции, но пребывали там во «внутренней эмиграции» (термин, изобретенный в 1838 году писательницей и журналисткой Дельфиной де Жирарден) и старались не служить новому правительству, а потому много путешествовали. Однако, приехав в Россию, они сталкивались с необходимостью посетить посла, назначенного тем самым королем, которого они считали незаконным. Такое посещение противоречило их принципам, и они старались по возможности его избежать. Между прочим, сходные проблемы возникали у легитимистов и на родине. Орас де Вьель-Кастель, автор очерка «Женщины-политики», вошедшего в первый том сборника «Французы, нарисованные ими самими» (1840), описывает маркизу-легитимистку, которая «из Парижа в свое имение и из имения в Париж ездит без паспорта, чтобы ни в коем случае не путешествовать под покровительством короля Луи-Филиппа». Но за границей вопрос вставал особенно остро.

Например, 2 сентября 1834 года чиновник Иностранного отделения канцелярии санкт-петербургского военного генерал-губернатора извещал III Отделение, что «французские подданные граф Жобер и виконт де Жюльвекур, явясь сего числа в Иностранное отделение для получения установленных на отъезд в Москву видов, объявили, что к французскому посольству они являться не желают и потому свидетельства от оного по заведенному порядку представить не могут», и просил сообщить, «не имеется ли о иностранцах сих какого-либо особого разрешения, освобождающего их от явки к пребывающему здесь французскому посольству». В результате двум иностранцам, «с весьма хорошей стороны известным российскому посольству в Париже», такое разрешение было дано самим императором.

Король Луи-Филипп отвечал легитимистам взаимностью: он не одобрял общения своих послов с людьми, не признающими его власти, и когда выяснилось, что летом 1839 года посол Проспер де Барант представил к русскому двору легитимиста маркиза де Кюстина, король французов выразил неудовольствие тем обстоятельством, что его посол представляет к русскому двору таких французов, которые не только не были представлены ко двору Луи-Филиппа, но, напротив, заявляют во всеуслышание, что они такого представления не хотят.

III Отделение занималось не только контролем за приезжими иностранцами, но и сбором статистических данных на этот счет. Ежегодно в III Отделении составлялся «всеподданнейший отчет» о деятельности самого этого ведомства и Корпуса жандармов; в него входили «Обозрения происшествий и общественного мнения» (с 1839 года называвшиеся «Нравственно-политическими отчетами»[2]), а также различные статистические сведения, в том числе касающиеся иностранцев (въехавших в Россию, выехавших и высланных из нее, принятых в подданство). Общие ведомости об иностранцах за год и сравнительные ведомости за несколько лет позволяли судить о числе иностранцев, прибывших в такую-то губернию и выбывших из нее, о национальном составе прибывших и их профессиональной принадлежности. Отдельно составлялись общие годовые «алфавиты» об иностранцах, въехавших в Санкт-Петербург.

Эта статистика III Отделения могла быть интересна и полезна не только для русских властей, но и для французских дипломатов. Инструкции предписывали французским послам отстаивать интересы соотечественников, у которых возникли какие-то проблемы с русской юстицией. Следует подчеркнуть, что все контакты между иностранными дипломатами и III Отделением неизменно происходили не напрямую, а через посредство российского Министерства иностранных дел. Так вот, в декабре 1829 года тогдашний посол Франции в России герцог де Мортемар отправил вице-канцлеру Нессельроде «Конфиденциальную записку», в которой попытался определить конкретные формы и границы защиты французскими послами французских подданных в России. Мортемар предлагал, чтобы в случае, если подданный французского короля навлечет на себя подозрение русской полиции неосторожным поведением или неприличными речами, информацию на этот счет через Министерство иностранных дел передавали послу и тот мог бы сделать провинившемуся французскому подданному внушение или просветить его насчет грозящих ему кар. Ведь нередко случается так, что «слова, которые во Франции считаются непредосудительными и даже вполне законными, в России способны навлечь на говорящего серьезные неприятности». Француз, не осведомленный об этих тонкостях, может стать предметом провокаций со стороны низших полицейских агентов и, сам того не подозревая, провиниться еще сильнее. Между тем несколько сказанных вовремя доброжелательных, хотя и суровых слов посла могут открыть французу глаза и уберечь его от дальнейших опрометчивых шагов. Предвидел Мортемар и другие ситуации – когда речь пойдет о более серьезных обвинениях и российское правительство примет решение изгнать провинившегося француза из пределов империи. Мортемар и в этих случаях опять-таки предлагал немедленно доводить происшедшее до сведения французского посла, чтобы французский подданный при выдворении «мог быть снабжен надлежащим от посольства паспортом, без которого он, принужденный скитаться в чужих краях, доколе не достигнет своего отечества, лишен будет права на прибежище к находящимся там французским миссиям, ибо сии последние, не имея точного удостоверения о происхождении его, по справедливости не обязаны будут делать ему пособие» (так пересказывал желание Мортемара вице-канцлер Нессельроде в письме к шефу жандармов Бенкендорфу). Поскольку «Записка» Мортемара составлена еще до Июльской революции, когда отношения России с Францией были весьма дружественными, посол даже обещал в ответ предоставлять русскому министерству сведения о французских подданных, необходимые для поддержания порядка и общественного спокойствия.

Понятно, что французским дипломатам очень важно было точно знать, с кем они имеют дело – с французским подданным (его они были обязаны защищать) или с «этническим» французом, который носит французское имя, но принял русское подданство и опеке со стороны французских дипломатов более не подлежит. Поэтому они пытались получить от русских чиновников списки французов, принявших русское подданство. В апреле 1834 года посол Франции (в 1834 этот пост занимал маршал Мезон, с которым мы еще встретимся в главе четвертой) обратился к вице-канцлеру Нессельроде с просьбой прислать ему список «всех проживающих в России, но особливо в Санкт-Петербурге и в Москве французов, которые присягнули на верность Его Императорскому Величеству и тем самым утратили права французских граждан». Мезон действовал в соответствии с ордонансом короля Луи-Филиппа от 28 ноября 1833 года, который обязывал «французов, проживающих в чужих странах и желающих пользоваться покровительством консула того округа, где они обосновались» подтвердить свое подданство, а затем получить имматрикуляцию в канцелярии соответствующего консульства; в ордонансе специально подчеркивалось, что французы, переменившие подданство, на имматрикуляцию и покровительство рассчитывать не могут. К своему письму, адресованному Нессельроде, Мезон приложил имевшийся у него список тех французов, которые стали русскими подданными с 1 января 1827 года (в его списке оказались 41 мужчина и 8 женщин), самого же посла интересовали в первую очередь французы, принявшие русское подданство до 1827 года. Такие списки в самом деле были переданы петербургским и московским генерал-губернаторами и начальниками других губерний в III Отделение, а оттуда – вице-канцлеру Нессельроде; впрочем, это произошло осенью 1836 года, когда Мезона уже отозвали, а на его место был назначен новый посол – Проспер де Барант. Что же касается французов, проживающих в российских губерниях, но не перешедших в российское подданство, гражданские губернаторы с 1838 года были обязаны ежегодно доставлять сведения о них министру внутренних дел.