Закон мутанта - Дмитрий Силлов

Мутанты под выбросами не умирают. Зона щадит своих детей – в отличие от людей, которых, похоже, считает заразой, прижившейся на ее теле. И потому так или иначе старается уничтожить. Аномалии, мутанты, выбросы, пули конкурентов – все против нас, сталкеров, которые хоть все в той или иной степени мутанты в зависимости от того, как долго они шатаются по зараженным землям, но от всего вышеперечисленного дохнут так же, как и самые обычные люди.

Однако я знал лишь об одном случае, когда человек выжил под выбросом. Хотя… не человек, конечно. Мутант-псионик, родившийся в один день с городом Припять, только человекообразный. С первого взгляда и не поймешь, что мут рядом с тобой. Сталкер и сталкер, каких много по Зоне шарится…

А теперь, стало быть, получается, что таких мутантов трое. Я – и, что удивительно, импортный полисмен-«отмычка», которому по всем канонам первому положено в Зоне помереть.

Но – не помер.

Как и я…

Не думал я, конечно, что стал настолько не-человеком, которого выброс не берет. Но, с другой стороны, вряд ли это повод грустить. Потому что я жив, а вокруг меня – трупы, каждый из которых пережил алый смертоносный вихрь по-своему. У одного череп лопнул, мозги вывалились наружу – как и глаза из глазниц, что свешиваются с лица на ниточках нервов. У второго живот разорвало и обрывки кишок из него на метр выбросило. Третьего вообще расплющило в кровавую кляксу. Жуть, конечно, но это – Зона, где я и пострашнее смертей насмотрелся.

А вот двое бойцов просто умерли. Ни ран, ни даже синяка. Лежат себе, будто заснули, только не дышат. И у одного за спиной канистра литров на двадцать, причем я точно знаю с чем. С обеззараженной водой для всего отряда. Очень уж бойцы с Большой земли опасаются местную воду пить, что, впрочем, и правильно. Попьешь из ручья – глядишь, и под выбросом выживать начнешь, а это уже вообще ни в какие рамки.

Два мертвых бойца в нулевой униформе и канистра с водой весьма меня вдохновили. Настолько, что я, превозмогая адскую ломоту в теле, поднялся на ноги, подошел к мертвецу, отстегнул у него со спины тяжелую стальную емкость, проверил, точно ли вода, – и, увидев, что не ошибся, принялся стаскивать с себя одежду. Вернее, те лохмотья, что от нее остались.

Что на войне, что в Зоне у бойца удовольствия одни и те же: поесть побольше, поспать подольше и помыться – хоть как-нибудь. Потому что когда все тело свербит и воняет, то и еда не в удовольствие, и сон так себе. В моем же случае я не вонял, а смердел хуже давно разложившегося трупа. Так, что если принюхаться, то можно банально задохнуться, как от отравляющего газа.

Стирке то, что на мне было надето, не подлежало, потому было просто брошено на траву. После чего я нашел в рюкзаке мертвеца кусок советского хозяйственного мыла и, черпая воду трофейной алюминиевой кружкой, принялся мыться по-военному. То есть хоть как-нибудь.

Пока я, кряхтя от счастья, отскребал с себя чужую запекшуюся кровь и свою засохшую блевотину, Томпсон перестал стонать и, понемногу разогнувшись из эмбриональной позы, поднялся на ноги. Шатало его изрядно, но это явление временное. Главное – живой. Хотя вряд ли втыкающий, что тут вообще произошло и почему не он валяется на земле с пулей в черепе, а те, кто собирался ему эту пулю вогнать между глаз.

– Почему… они мертвые… а мы живые? – еле ворочая языком, поинтересовался полисмен.

– Ты для начала автомат возьми и разберись, как из него стрелять, – посоветовал я. – И будь человеком, посторожи, а то я уже задолбался одновременно мыться и смотреть на триста шестьдесят градусов, того и гляди глаза в разные стороны расползутся.

– Я умею стрелять из автомата Калашникова, – с ноткой уважения в голосе произнес Томпсон, забирая из рук одного из мертвецов его оружие. Ишь ты, какой продвинутый полисмен! Кто бы мог подумать.

Я потратил минут двадцать и всю воду из канистры, отскребая с себя вонючую грязь. Не кончись вода, я б еще скребся. А так пришлось довольствоваться тем, чего добился – уж лучше вонять старым мылом, которое солдатам Призонья выдают до сих пор, чем мертвечиной.

А потом я начал одеваться.

Томпсон с долей брезгливости смотрел, как я снимаю одежду с трупов и надеваю на себя то, что лучше подойдет. Пусть смотрит, думая обо мне что угодно. Когда на войне берешь у мертвого врага необходимое – это трофей, не более того. А Зона – это каждодневная война на выживание. И без трофеев тут выжить просто не получится.

Мертвецы как на подбор были парнями крепкими, самая маленькая камуфла оказалась мне на размер больше. Ничего страшного, бывало уже такое однажды, и я с того времени вообще привык к свободной униформе – ноги лучше летают, если надо кому-то в челюсть берцем зарядить, да и вообще двигаться удобнее. С берцами тоже повезло, нашлись прям точно по размеру, причем слегка разношенные, что однозначно в плюс.

Ну и автоматы «нулевые» тоже весьма порадовали. Хоть Томпсон и воротил свой фейс в сторону от того, насколько привычно и, можно сказать, обыденно я собираю хабар, но трофейный АК ему явно понравился. Вообще прикольно со стороны смотреть на мужика, которому в руки попало хорошее оружие, – хмурит сосредоточенно брови, весь такой деловой, но видно, что того и гляди слюну пустит от счастья. Это нормально, все мы такие, и я не исключение.

Закончив с экипировкой, я собрал с земли стреляные гильзы, которыми промеряю подозрительные участки с гипотетическими аномалиями, сунул еще теплые цилиндрики в карман и кивнул на трупы:

– Если ты не в курсе, хоронить их не будем…

– Я знаю, – перебил меня Томпсон. – Зона похоронит.

– Ишь ты… – слегка удивился я. Как быстро вчерашняя «отмычка» превращается в матерого сталкера…

И призадумался.

На этот раз уже о себе.

Итак, друзей мне спасти не удалось. Жаль, до внутреннего крика, до адской боли, раздирающей душу… Но это – судьба. Зоне не было угодно, чтобы сбылось мое желание, – значит, ничего не поделаешь, так тому и быть. И теперь возникает вопрос: что делать мне? Человеку, у которого Зона отняла единственную цель в жизни. Если нет ее, цели, то какой смысл дальше небо коптить? Мне порой напоминают насчет моего Предназначения уничтожать зло, нести добро… Чушь это все крысособачья. То, что одному – зло, для другого добро, и наоборот. Если это осознать, то однажды придешь к тому, что ты, носитель некоего абстрактного добра, никто иной, как просто убийца. Душегуб, оправдывающий свое маньячество высокопарными речами и придуманными принципами…

– Это не так, – сказал Томпсон.

– Что не так? – не понял я.

– Ты задумался и говорил вслух, – пояснил полицейский. – Добро не абстрактно. Оно конкретно. Когда я стреляю в дилера, из-за которого дети становятся наркоманами, я не сомневаюсь, правильно я делаю или нет. Когда я убиваю бандита, зарезавшего женщину ради сотни баксов, я уверен, что прав на все сто процентов. Я дал клятву своему народу служить ему и защищать его от всякой мрази. Это мой закон, которому я следую и буду следовать, даже если ради этого придется лишать жизни тех, кто ее недостоин.