Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась - Лола Лафон

Этот невообразимый элемент – их сюрприз, тайна, заявка на мировое первенство, о которой еще никто не знает. Ради него надо забыть о переломах, треснувших позвонках и порванных связках – если вдруг что. Ради него надо забыть о рассудке, надо идти по бездорожью. И этот невообразимый элемент – результат ошибки, допущенной однажды утром несколько месяцев назад.

Тогда Надя готовилась выполнить классическое сальто. Может быть, когда руки у нее соскользнули, когда она промахнулась, не смогла ухватиться за жердь и сильно ударилась бедрами, ее тело само, ища спасения в момент смертельной опасности, нашло лазейку? Бела бросился к ней, но опоздал, да и в любом случае, если бы она… с ней все всегда будет слишком поздно. А тут ей удалось снова схватиться за жердь, с которой сорвалась. Бела протянул девочке стакан лимонада, предложил сделать перерыв, она отказалась, бледная, словно ее сейчас вырвет, потом передумала, она была растеряна, ошеломлена и перевозбуждена – ведь не упала же, не упала! Они молчали.

Кто из них сумел найти ошибку и расшифровать ее, чтобы переписать случившееся начисто? Может быть, Бела все-таки не посмел предложить ученице проделать все то же самое сызнова, чтобы понять, как девочка избежала падения, и она предложила повтор сама? Как бы там ни было, на следующий день они взялись за работу, стараясь приручить чудесную ошибку.

Элементы делятся на группы по сложности: буквой А обозначают самые простые, В – чуть посложнее. Те, что помечены буквой Е, доступны очень мало кому из юных спортсменок мира. Давай считать, дорогая, что твой элемент – супер-Е! Отправляя в Международный олимпийский комитет программу выступления своих гимнасток в Монреале, Кароли не упоминает ни о Е, ни тем более о супер-Е. Почему бы не взять пример с советских, которые в Мюнхене обошли все другие страны, «позабыв» описать заранее элементы из программы Ольги К.

«В 1972 году Международную федерацию гимнастики встревожили “опасные элементы, которые выполняла Ольга К., так как эти элементы могли привести к перелому таза”. Предполагалось их запретить. В 1976 году Кароли был задан вопрос: не представляет ли для вашей ученицы то, что она делает, большую опасность? “Возможно, – ответил он, – но Надя никогда не падает!”»

Она вздыхает. Молчит. Мне становится неловко. «В этой главе есть что-то, что вам не нравится?» – спрашиваю я.

«Нет… – отвечает она. – Но я вижу, куда вы клоните… Спорт Восточной Европы с его чудовищными методами и так далее». Я пытаюсь спорить, но она меня перебивает: «Дайте мне, пожалуйста, ваш почтовый адрес».

Несколько дней спустя я получаю конверт с копией статьи, которая была опубликована в 1979 году в бюллетене Французской гимнастической федерации. Ее руководство после телетрансляции чемпионата Европы из Страсбурга было обеспокоено множеством серьезных падений гимнасток, потому что «эти падения создают негативный образ нашего спорта». С каналом договорились о том, что во время показа следующих соревнований будут «меньше фокусировать внимание на подобных случаях».

ЖАННА Д’АРК В ОБЛАКЕ МАГНЕЗИИ

29 марта 1976 года, Нью-Йорк, Мэдисон-сквер-гарден

Как выставлять оценки девочке, которая выполняет опасные элементы так, словно тараторит детскую считалку из тех, которые она почти переросла? Главный судья еще раз недоверчиво пересчитывает баллы. Ищет промахи, которые позволили бы снять несколько сотых, но ничего не находит. Десять баллов. Неделю спустя в Японии – еще две десятки, за брусья и за опорный прыжок.

Бела всматривается в круги у нее под глазами, принюхивается к ней – достаточно ли Надя пьет между тренировками? А ведь он должен заниматься и теми, кто теперь образует фон, статистками, другими девочками из команды. Скучные, предсказуемые, эти другие пытаются скрывать страх и усталость, а Надя – растение, которое опасностями питается и никак не насытится. Надя выполняет то, что диктует ее тело, способное оставлять в воздухе огненный след, – Жанна д’Арк в облаке магнезии. Невозможное ей на один зуб, став для нее возможным, оно откладывается в сторону, освобождая место для следующего, всегда для чего-то следующего.

– М-м… Вот я уже сколько прочла, вы с самого начала описываете Белу как такого… специалиста, хотя на самом деле он в нашем деле не особенно разбирался.

– Но он же показывал вам элементы, значит, должен был хоть что-то в этом понимать, правда?

– Он осваивал гимнастику одновременно со мной.

(Моя собеседница смеется, и, поскольку я ее не вижу, мне трудно сказать, не примешивается ли к ее веселью горечь.)

Если верить Команечи, Бела – выдающийся менеджер, скорее фантазер, чем технолог. Он способен, как было во время парижского турнира, что-нибудь придумать, «чтобы Западная Европа ее увидела».

– А Геза, хореограф ваших чудесных вольных упражнений в Монреале! Вот что было гениально – это соединение детских жестов и акробатики, этот юмор…

– Геза… Он умел наблюдать за мной в жизни, да, и угадывать, что может понравиться судьям, он тоже своего рода… менеджер.

– Кругом одни менеджеры! Потому что в каком-то смысле… Чаушеску тоже «управлял» вашим образом…

– Да. Все они – менеджеры. Много, очень много менеджеров.

YES, SIR, THAT’S MY BABY

Сначала Геза придумал для Нади номер на воинственную маршевую музыку Выступление должно было подчеркнуть гибкость и быстроту спортсменки, но Бела и Марта сочиненную им композицию отвергли. Тогда хореограф взял мелодию из «Шехеразады», стал добиваться от Нади большей плавности в движениях запястий и бедер, восточной пленительности – и осознал свою ошибку еще до того, как Надя закончила показ. Стараясь быть чувственной, девочка усердно изгибалась, но каждый раз, вильнув бедром, смущенно поглядывала на тренеров, словно хотела спросить, а нельзя ли уже идти переодеваться. Ее поблагодарили и отправили под душ и в постель.

Они остались в гимнастическом зале одни. Бела немного помолчал, потом, уже не в силах сдерживать ярость, начал бессвязно обвинять Гезу в том, что хореограф хотел испортить девочку своими непристойностями, – черт побери, меня от этого просто тошнит! – а когда Геза пригрозил в таком случае прекратить сотрудничество, взмолился: придумай что-нибудь вместо этой мерзости, прости, Геза, ты мне необходим, совершенно необходим, ну пожалуйста, я хочу для Нади к Монреалю что-нибудь совсем-совсем новое и подходящее именно ей! Не выпуская сигареты изо рта, тренер наметил несколько движений: «вот так, видишь, в этом стиле… ну да, что-то такое – легкое, прелестное…» – тяжеловесно изображая ребенка и напевая себе под нос некое тра-ля-ля.

Помирившись, они отправились на кухню за колбасой и помидорами, а затем, устроившись за большим пластиковым столом, принялись обсуждать Надиных соперниц. Советские гимнастки поколения Людмилы, с которыми занимаются танцовщики из Большого театра, – с ними-то понятно, несколько трагических движений рук между безукоризненными акробатическими трюками, и все это под музыку Чайковского. Смотреть надо, скорее, в сторону Ольги, той, что в Мюнхене выступала с бантиками в волосах. Она морщит носик, как забавный хомячок, закусывает губу, перед тем как выполнить элемент (сложность Е), на котором, если он ей не удастся, рискует сломать шею; с ее появлением напряженность и драматизм номеров стали казаться устаревшими. Ольга изображает остаток детства, цепляется за него, хотя ей-то, замечает Бела, скоро двадцать один.