Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась - Лола Лафон

Клоуны в желтом навязывают спортсменам бутылочки с чем-то пузырящимся – оранжевым, коричневым, зеленым, в сиреневых пластиковых мисках высятся горы жвачки и конфет, в огромных коробках навалом майки, бейсболки, значки, на всем – олимпийская символика… а вот мягкие игрушки любых размеров, ой, товарищ учитель, можно я возьму для брата? – и они уходят с тремя медвежатами под мышкой… брелоки, мячи, блестящие ленты, почтовая бумага… Они растерянно читают в лавках этикетки: «Специальные предложения!!!» Три вещи по цене двух. Если возьмете упаковку – доллар скидки! «Здесь людям платят, чтобы они покупали», – заявляет Луминица. В уютных салонах с приглушенным светом последние хиты («Абба»! Элтон Джон и Кики Ди![20]) заглушают звук постоянно включенного телевизора. Услышав предваряющую блок рекламы мелодию, девочки останавливаются, хватают Марту за руки, смотрите, смотрите, эти мини-фильмы по-тря-са-ю-щи-е, они такие смешные… Низкие столики завалены журналами. Девочки устраиваются на диванах, листают Elle, Life, OK/, лица все незнакомые, кроме одного, «Ален Делон!» – радостно кричат они. Каждый раз, как раздается пронзительное кряканье – «утка!» – рамок безопасности, через которые их заставляют проходить много раз в день, девочки заливаются смехом.

Здесь все такое современное, повторяет Дорина, здесь везде «хай-тек» – новое слово она только сегодня утром выудила из журнала. Хай-тек – эта постоянная забота, этот комфорт. За завтраком они едва успевают допить фруктовый сок, как за плечом раздается сладкий как мед голос: им предлагают налить еще. Хай-тек – эти сотни молодых регистраторш, администраторш, всяких дежурных по деревне, свежих и чистеньких, они попадаются на каждом шагу, такие предупредительные, что тебе кажется, будто вы точно где-то уже встречались, а как иначе объяснить их ласковое и свойское обращение, хотя бы то, как они машут тебе рукой – bye-bye! До чего же они красивые, до чего красивые, в который раз говорит Наде Дорина, и до чего современные! Они пахнут мятой и лаком, и гибкие, как спортсменки, только никогда не потеют.

Бела бессилен перед этим изобилием предложений, атакующих со всех сторон. Весь этот фоновый шум, все эти избыточные картинки грозят прибавкой в весе. Кто-то, может, сказал бы, что в их родном Онешти нечего делать: обойдешь весь город – и останется только обойти его снова в обратном направлении, но там-то, в Онешти, пустота – не пустота. Это спокойствие дороги с немногими машинами, это пространство, это воздух, в котором можно двигаться. Тишина, стоящая между деревьями, прилавки с разложенными на них фруктами и кривыми, покрытыми землей овощами. Несколько кукол в единственной лавке игрушек и дворики, где играют до темноты, а как стемнеет – идут домой и перед сном слушают музыку по радио или долго читают… А тут перевернутое небо стиснуто оградой, тут безграничные возможности сжимают пространство, и этот западный вальс кружит голову так, что начинает тошнить.

– Это западное изобилие было впечатляющим? Для вас?

– Еще бы! А когда моя мама впервые оказалась на Западе – дело было в пригороде Нью-Джерси, – она расплакалась в проходе небольшого супермаркета.

Я стараюсь понять, почему заплакала Стефания: от радости, от волнения при виде огромного выбора товаров, от того, что вообще есть из чего выбирать? – но Надя почти грубо перебивает меня. Нет, просто маме противно было смотреть на это бессмысленное нагромождение, объясняет она. И ей стало грустно из-за того, что сразу же захотелось всех этих пустяков. «У нас желать было нечего, а у вас все время вынуждают желать».

Мы долго говорим по телефону о «махинациях» Белы (именно так я это называю), о том, как он, порой отчаянно, старался вывести на первый план ту; что уже была чемпионкой Европы, но совершенно не интересовала западную прессу. Я посылаю Наде текст, она никак его не комментирует, но несколько недель спустя пишет мне: «Слово “махинации” несет в себе чересчур негативный смысл. И миф о гениальной гимнастке, которую внезапно открывает весь мир, – ложь от начала до конца. Для того чтобы внимательно смотреть на гимнастку и правильно выставлять оценки, судьи должны знать о ней раньше. Разумеется, Беле это было известно. Нас, когда мы приехали в Монреаль, никто не знал, все только и говорили, что о русских. А Бела был не просто тренером – скорее тренером-агентом-адвокатом… Пожалуйста, напишите не “махинации”, а “план”».

МАХИНАЦИИ, ИЛИ ПЛАН, БЕЛЫ

Он орал, стучал кулаками, стонал, раздавал пачки «Кента» и обещания медалей всем ответственным работникам Федерации и Центрального комитета. Он лупил по щекам сопливых слабачек, выбрасывал найденные под кроватями пирожные и оставлял провинившихся без ужина, он выгнал семь врачей, он – сам того не желая – начисто забыл имена гимнасток, выбывших из-за слишком серьезных травм, он построил бюджет из расчета пятьдесят шесть лей (три франка) в день на ребенка, дескать, зубами вы роете себе могилы, дорогие мои. Он оторвал кусочки кожи от собственных ладоней, чтобы прилепить их к Надиным содранным волдырям, – кожа залечит кожу! Но все без толку: до Румынии никому не было дела, и с тех пор, как они появились в Олимпийской деревне, ни один журналист не попросил об интервью. Бела скупал все газеты, не выключал телевизор, пока не посмотрит все новости на английском и на французском… нет, ничего нет, кроме коротенькой информации в спортивном выпуске новостей.

Почему же, несмотря на то что Надя вот уже два года теснит нынешних чемпионок, почему к ним не обратился ни один корреспондент ни одного издания, почему так мало фотографий, почему Нади все еще словно бы и не существует? Как будто перед ними невидимая граница, как будто русские заслоняют от них Запад, и в результате его белочка-клоун остается на заднем плане – обидно!

17 июля огромный стадион заполнен только наполовину. Вызывают команду Румынии, зрители рассеянно аплодируют, девочки, встав гуськом, собираются выйти на поле, но Бела хватает стоящую первой Надю за руку и удерживает ее. Снова из динамика звучит: «Команда Румынии!» – но Бела жестом велит им не двигаться с места, а тому, кто явился их поторопить, объясняет, что одна из его девочек пошла в туалет, sorry. Тон диктора меняется на вопросительный: «Команда Румынии?» – и Надя, подумав, видимо, что Бела внезапно отключился, напоминает ему: «Это нас зовут, товарищ учитель». Тренер наклоняется к ней, шепчет ей что-то на ухо, она в свою очередь шепчет что-то Дорине, та – Мариане, и так это доходит до Луминицы, которая восторженно хлопает в ладоши.

И когда они наконец появляются на «поле битвы», вышагивая на равном расстоянии одна от другой, все поворачиваются к ним. А это еще кто? Развлечение, что ли, такое придумали? Или произошла ошибка? Зачем тут эти маленькие девочки – сколько им может быть? на вид лет двенадцать от силы… И одеты они все одинаково, прямо как солдаты… Вот у советских, даже если сидишь далеко, никак не спутаешь Людмилу в розовом купальнике с Нелли в ярко-синем, а у этих по бокам белого купальника, от бедер до подмышек, сине-желто-красные полосы, спереди, словно мишень, герб – тесно растущие елки, горы, освещенные простодушно желтым солнцем, и все это в венке из пшеничных колосьев с красной звездой посередине… и даже слабый намек на грудь ни у одной не деформирует рисунок.