Патруль джиннов на Фиолетовой ветке - Дипа Анаппара

Опущенные ставни магазинов изгибались словно волны. Как бы быстро он ни шел, холод нагонял его. Он остановился возле велорикши, спящего под одеялом на пассажирском сиденье своего транспорта. На руле висел белый пластиковый пакет, в который рикша складывал обед или ужин, с чем-то темным и плотным на дне. Бахадур тихонько развязал ручки пакета, затем отбежал подальше и осмотрел его содержимое. Одна ложка черного дала, который он мгновенно проглотил, запрокинув шею к небу.

Это была третья ночь его блужданий по базару. Он сможет как следует поесть во вторник, когда мать вернется домой, но сейчас всего лишь суббота, и часы тянулись, темные и бескрайние как небо. Он выбросил пакет в канаву, затем опустился на колени и стал копаться в куче мусора, скопившейся у палаток, где днем продавали папди чаат[17] и картофельные котлетки алу тикки c творогом и тамариндовым чатни. Но животные базара добрались до всего съедобного раньше его. Он вытер руки о дно выброшенной миски из алюминиевой фольги и встал.

На грудь навалилась тяжесть. Воздух был колючим от дыма – скоро щекотка в ноздрях превратится в кашель, от которого он начнет задыхаться. Он знал, что это пройдет, возможно, через несколько минут. Как же это все нечестно: ему приходилось бороться за то, что было так естественно для всех остальных – за то, чтобы говорить и дышать. Но он прекратил проклинать богов, прекратил попытки привлечь их на свою сторону молитвами.

Он прошел немного вперед к мастерской «Ремонт электроники и электрики у Хакима» – его самому любимому месту на базаре. Чача Хаким не ждал от него разговоров: вместо этого он сам рассказывал про перегоревшие конденсаторы и провисшие кабели и платил ему за работу в магазине, хотя Бахадур был готов работать и даром. Как-то раз мать Бахадура наняла двух мальчиков, чтобы те принесли к ним домой гремящий холодильник и телевизор, которые какая-то хайфай-мадам выбросила на свалку возле их басти. Бахадур быстро починил их, и они стали как новые. Чача сказал, что у Бахадура талант. Когда он вырастет, он станет инженером и будет жить в хайфай-квартире.

Бахадур желал, чтобы Чача Хаким был его отцом. Последние два дня, каждый раз, когда он заходил в магазин электроники, чача покупал ему свернутые из газет рожки, наполненные теплым арахисом, обжаренным с солью. Он делал это просто так, не зная, что Бахадур голоден. Бахадур тогда приберег немного орехов в кармане джинсов на потом, но все они уже кончились. Засунув руки глубоко в карманы, он без надежды проверил их снова. Несколько тонких, как бумага, шкурок пристало к кончикам его пальцев, когда он их вытащил. Он облизал пальцы, почувствовал вкус соли и слишком поздно вспомнил, что от нее захочется пить.

Вокруг уличных фонарей сгустился смог. Он вдохнул воздух несколькими большими глотками и свернулся на приподнятой платформе возле ремонтной мастерской, обхватив себя руками и подтянув колени к груди. Ему все еще было холодно. Он поднялся, нашел две покрытые грязью красные клети у магазина по соседству и накрыл ими ноги, но это не добавило удобства и не уменьшило холода. Он спихнул клети и снова лег.

Смог был словно дыхание самого дьявола. Он скрывал уличные фонари и делал тьму еще темнее. Чтобы успокоиться, Бахадур стал думать о всех тех вещах, которые любил делать: дергать за оранжевые уши синюю игрушечную слониху, держащую в хоботе слоненка размером с шарик гол гаппы[18], что была импульсивно куплена у уличного торговца на Призрачном Базаре; качаться на резиновых шинах, привязанных к ветвям дерева-зубочистки, держать теплый кирпич, обернутый в тряпки, который мама давала ему в холодные лунные ночи. Он представил, как она натирает ему грудь мазью «Викс», хотя он видел такое лишь по телевизору, у них дома даже не было тюбика с этой мазью. Но эта картина его успокаивала, и он решил удерживать ее в голове, пока не уснет.

И тут – какое-то движение в переулке, он почувствовал его в земле. Он навострил уши, чтобы расслышать шаги, но шагов не было.

Воспоминания о том, что он не хотел помнить, зашумели в голове. В одну летнюю ночь два года назад человек, от которого пахло сигаретами, с усами, толстыми, как беличий хвост, прижал его к стене одной рукой, а другой начал распутывать узелок на своем сальваре. Бахадур слегка затрясся, все еще ощущая давление ладони мужчины. Группа рабочих, возвращавшихся домой, увидела, что происходит, и погналась за мужчиной, дав Бахадуру достаточно времени, чтобы убежать. Он прекратил бродить по базару на несколько месяцев, пока страх не притупился, а ярость отца не показала себя вновь.

Бахадур задумался, не лучше ли ему выбрать другое место для сна. Переулок за ремонтной мастерской был слишком пуст. В любую другую ночь это было бы хорошо, но кто знает, что за зверь скрывается в смоге и ждет не дождется, чтобы сомкнуть клыки на его ноге? Откуда взялся этот смог? Он никогда не видел такого. Наверху на крыше заворчали и завозились голуби. Затем, словно испугавшись, они взлетели.

Он сел и уставился в темноту, ладони прижаты к земле, маленькие камушки впились в кожу. Мяукнула кошка, а собака гавкнула, как будто шикая на нее. Он подумал о призраках, в честь которых был назван Призрачный Базар: дружелюбных духах людей, которые жили на этих землях сотни лет назад, еще во времена правления Моголов.

«Клянусь Аллахом, – сказал Чача Хаким Бахадуру однажды, – они никогда нас не обидят».

Если к Бахадуру действительно приближался призрак с базара, то, возможно, он хотел помочь ему дышать или сказать, что глупо спать на улице в такую ночь. Может быть, если он покажет призраку свое лицо, след от отцовской руки на коже, то призрак позволит ему остаться. Чача Хаким ни разу и словом не обмолвился о его ранах или лейкопластырях, что клеила на него мать. Но буквально день назад Бахадур случайно увидел собственное отражение в экране старого телевизора в ремонтной мастерской, за которым прятал свои драгоценности, которые не мог хранить дома, и синяк под глазом выглядел блестящим и черным, как река, что делила город пополам.

Бахадур сказал себе, что он дурак. Призраки и монстры живут только в историях, которые люди рассказывают друг другу. Но воздух пульсировал страхом, осязаемым, как статический разряд. Ему казалось, что он видит призрачные конечности, очерченные белым, безгубые рты, тянущиеся за шумом его дыхания.

Может быть, ему нужно встать и бежать домой. Может быть, сегодня вечером ему нужно все-таки постучаться к Омвиру. Но в его кости проник холод, он чувствовал, какие они хрупкие: казалось, они вот-вот сломаются. Он хотел, чтобы тьма рассеялась, засияла луна, а мужчины, которых он видел у костра, прошли по этому переулку. Смог обвивался вокруг его шеи как конец грубой веревки.

Теперь он слышал их: топоток бандикутов, охотящихся за крошками из пакетов, ржущая где-то лошадь, лязг металлического ведра, опрокинутого кошкой или собакой, а затем медленные шаги чего-то или кого-то, которые явно приближались к нему. Он открыл рот, чтобы закричать, но не смог. Звук застрял в горле, как все остальные слова, что он никогда не мог произнести.